Токмак клуб "Киноман"
Юрий Манусов "Донпижон" (61-80)
В турнирах больше не играл. Шахматы забросил. А Татьяну созерцал ещё однажды. Через много лет случайно увидел по телевизору седовласую худышку, которая аккомпанировала на фортепьяно известному оперному певцу.
Они бросили меня в камыши, подумав, что убили. Я и был мёртв. Как удалось вернуться к жизни, не поняли даже врачи. Сколько раз говорил себе – всё, хватит, пора браться за ум! Но наступал вечер, раздавался голос Жеки, Вовки или Фели – где ты застрял?! – и начинались метания.
Дудки, сегодня устою! Увы…
Едва долетавший из парка саксофон уколол, как шприц с новокаином. И омертвели остатки воли, и перестало ныть сердце, и охватила пьянящая лёгкость. А катись всё к чёрту – успею! Впереди целая жизнь.
Пугая прохожих брюками с красными клиньями, которые так внезапно сменили дудочки, мы всем двором двигались на танцы. И как всегда, вмазав по бутылке креплённого, шумели и гоготали, плюя на все приличия. Попробуй, тронь! Не кто-нибудь – властелины! Но разве можно быть другими в семнадцать лет?
Вдруг отлетел от себя, такое внезапно случалось, и увидел группу одинаковых волосатиков. Кто это? Мы?! Конечно. Жека, Вовка, Феля, Онёк, Марик, Паша, Валик, я. Но все какие-то странные. Почему длинные волосы? Почему так одеты? Где напудренные парики или шляпы с перьями?
Нет, и расклёшенные брюки, и лохмы до плеч, и битловская музыка – всё наше, родное, кровное. Другого нет и быть не может! Точно? А вдруг просто совпали по времени такие брюки и такие мы?
Но по какому тайному закону это происходит? Поколение ещё не появилось на свет, но в будущем его уже ждут, допустим, те же парики и шляпы. И будут они казаться такими же естественными, как трава и деревья. Разве в силах их кто-нибудь навязать? А музыка и танцы? Бросят юнцы старикам – ничего вы не понимаете! Это лучшее, это единственное, это незаменимое!
И уверенные в себе идут волосатики к парку. Как стадо на водопой. Или куда-нибудь человечество. С дубинками или шпагами, в хламидах или доспехах. На землю обетованную или к светлому будущему. И ты заодно. Со своей страной или со своим двором. И если наших бьют – в бой! Кто прав, кто виноват – неважно. Наши ведь! А можно остаться собой? Только здесь, глядя сверху. Но стоит вернуться в строй, подтянуть брюки с красными клиньями, и будто никогда не было ни Гоголя, ни Чехова, ни Достоевского. Вру, одно место было. Туда они слетались на чай.
Её муж работал начальником кузнечного цеха. А это значит – света белого почти не видел. Даже познакомился с ней на заводе.
Эх, Элеонора Владимировна! Как же вы пошли под венец? Ведь из-за бесконечного аврала от него ушла первая жена. Да и разница в возрасте двадцать лет!
В вечерней школе она преподавала литературу. А когда впервые вошла в класс, меня обожгло – где её видел? Весь урок напряжённо вспоминал. И только на перемене осенило. Ну, конечно, её лицо красовалось на обложке журнала мод. Старого, бабушкиного, который каким-то образом оказался среди присланных книг. Ясно, это была не она, но как похожа! Когда начался наш роман, подарил ей этот журнал.
Эля, приехав по распределению, ничем не отличалась от своих учениц. Многим за двадцать. Ходила в мини-юбке и стучала каблучками-шпильками. Ни директор, ни педагоги не косились на неё. Хотя нет, косились – мужчины! Эля могла бы быть актрисой, но вот, захотела преподавать литературу.
К нам в класс она пришла после декретного отпуска, вся светившаяся материнством. А ночью приснилась мне. Несу на руках и целую. Проснулся в поту. Влюбился! Теперь опускал на уроке глаза и слушал как бы краем уха. Вдруг Блок!
Эля рассказывала до боли знакомую биографию. Внезапно прервалась.
- Вам, молодой человек, неинтересно?
Чёрт возьми, она обращалась ко мне. Заметил в руках историю. Когда успел достать? С волнением поднял глаза.
- Извините, Элеонора Владимировна, слушать вас одно удовольствие.
- Если такое удовольствие, повторите, что я сказала.
Боже, она поняла превратно!
- С какого места?
Ей показалось это вызовом.
- Можете сначала.
Если б в окно влетели инопланетяне, потрясение было бы меньшим. Слово в слово с той же интонацией я стал пересказывать всю её обворожительную речь. Одноклассники вытаращили глаза, а Эля замерла на месте. Останавливать и не думала.
Всеобщее изумление имело вескую причину. На уроках никто никогда не отвечал. Сдавали зачёты. Причём, из-за долгов – на бегу, в каких-то закоулках и сразу по несколько тем. Педагоги, закрыв глаза, расписывались в зачётках, боясь, что человек вообще больше не явится. Многие сами ходили по цехам, искали должников и принимали зачёты прямо у станков. Как же, обязательное среднее образование!
Эля прервалась на строчках из «Соловьиного сада». Я повторил их и сказал, что могу почитать дальше. Она еле слышно промолвила: «Пожалуйста». Стихи лились сами. Истекали каким-то божественным эликсиром, заполняя собой всё пространство. Такого вдохновения ещё не ощущал. Да и герой не кто-нибудь – я сам. Всё в поэме моё. И слоистые скалы, и усталый осёл, и тесная хижина, и рычащий прибой, и окно голубое. Но главное – неземная девушка в волшебном саду. Да вот же она! Передо мной.
Я кончил читать, но никто не шевельнулся. В гробовой тишине Эля опустилась на стул и вдруг заплакала. Её состояние передалось девочкам. Потекли слёзы. Это был не сон. Явилась колдовская сила поэта, пленила и пронзила насквозь. Как привидение, она будет существовать вечно, каждый раз напоминая о власти духовного начала.
Из школы мы вышли вместе. Тонкий серпик луны свисал золотой серёжкой с ветки огромного тополя. Показал ей. Она улыбнулась, да так зажигательно, что у меня перехватило дыхание. Голос её зажурчал.
- Знаете, я всегда мечтала о таких учениках. Но встретить не надеялась. Тем более, в вечерней школе, – она снова улыбнулась. – Вы меня потрясли.
- А вы меня.
- Чем же это? – Эля искренне удивилась.
- Вы и есть очаровательная хозяйка соловьиного сада.
- Разве?
- Да. Идеальная женственность.
- Нет, я совсем на неё не похожа, – она смешалась. – Я очень простая и очень земная.
Переубеждать не стал, решив уйти от опасной темы.
- Где вы учились?
Оказалось, в областном центре. Там родилась и жила.
- Случайно, не в доме с инвентарным номером 0101238?
Ляпнул просто так. Гуляя тогда ночью, почему-то запомнил этот полустёртый номер на высотном здании. Эля встала, как вкопанная.
- Ты откуда знаешь?! – тут же спохватилась. – Ой, извините – вы. Такой номер действительно на моём доме.
Оторопел и я. Вот так совпадение! Внезапно пришла шальная мысль.
- Элеонора Владимировна, сейчас вы узнаете одну тайну. Только не падайте в обморок.
Надо было видеть её лицо.
- Понимаете, я совсем не тот, за которого себя выдаю.
- Что?!
- Меня направили сюда наблюдателем. Следить за балансом энергий. По-вашему – добра и зла.
Эля дико улыбнулась и вконец растерялась. Но я не изменил тон.
- Вы думаете, у меня непорядок с головой? Нет. Просто решил довериться вам, это разрешается. Знайте – и космос, и земля, и люди устроены совсем не так, как вас учили. И я не человек.
Думал, Эля рассмеётся, но она обиженно сказала:
- Не верю.
Продолжил игру.
- По вашей логике этого действительно не может быть. Но вот ещё одно доказательство. Откройте сумочку и пересчитайте мелочь. Мне известны не только тайны природы, но даже такая ерунда. В сумочке ровно девяносто четыре копейки.
Об этом козыре вспомнил на ходу. Сегодня в школьном буфете Эля расплачивалась за кофе. Наблюдал издали. Мелочь не нашла и протянула рубль. Недовольная буфетчица долго отсчитывала сдачу.
Эля и не пыталась открыть сумочку.
- Правильно! – и в глазах ужас.
- Люди верят в вознесение Христа, а вы?
Мой напор не давал ей опомниться.
- До сих пор не верила, – сказала она с дрожью в голосе.
Вот это да! Достаточно продемонстрировать чудо, и человек перестаёт быть собой. Но хватит! После Блока этот дурацкий розыгрыш.
- Элеонора Владимировна, простите, я подлец.
Она не могла ничего сообразить.
- Это розыгрыш! Понимаете?
Я пустился в объяснение. Открыл секрет и инвентарного номера, и девяноста четырёх копеек. Эля сразу успокоилась.
- Вы интересный человек.
От сердца отлегло.
- Знаете, я действительно чувствую себя не от мира сего.
- Вы просто романтик.
- Не знаю.
Как хотелось крикнуть – да, я романтик и вся эта канитель только из-за любви к вам!
Эля заговорила о себе. С детства была мечтательной девочкой, зачитывала до дыр «Алые паруса» и верила в принцев. Мы подошли к её дому.
- С удовольствием погуляла бы, но пора кормить ребёнка.
Идиот! Она замужем, она мать – совсем забыл! Внутри защемило. Вдруг услышал:
- Подожди, можно ведь зайти ко мне, попить чай. Как?
И хотелось идти, и не хотелось. Играть роль умненького-разумненького? Пожал плечами.
- Домой не тороплюсь.
- Тогда милости прошу.
У Эли с мужем была отдельная квартира. Начальник! В её отсутствие за ребёнком смотрела свекровь. Но как только мама явилась, бабушка, облегчённо вздохнув, убежала. Эля сразу преобразилась. Исчезла мечтательность, включился мотор. Меня – в кресло, сама на кухню. Поставив чайник, в спальню. Переодевшись, накрыла стол. И только затем внесла ребёнка. Распеленав, показала мне. Вспомнился умерший братик.
Эля села напротив. Расстегнув халат, стала ребёнка кормить. Ни тени смущения. Поглаживая младенца, тихо щебетала. А я ревновал. К малышу, к мужу, к миру. Злило, что не видит во мне мужчины. Правда, уже за столом она тщательно застегнулась, поправила волосы и бросила пламенный взгляд.
А у меня такие взгляды не выходили. Как-то уставившись в зеркало, пробовал изобразить страсть, получилась карикатура. И суровость не давалась. Но может ни того, ни другого во мне просто нет? Я заскучал.
Эля продолжила рассказ о себе. В институте была белой вороной. У подруг на уме одно замужество, а она с книгами. Всё выискивала жемчужные зёрна для будущих уроков. Но вдруг стал делать грязные намёки отчим. Матери ни слова и бегом в общежитие. А после получения диплома скорей из города. И только здесь, в захолустье, наконец, поняла, что не бывает ни принцев, ни блистательных учеников. Но с мужем она счастлива, он надёжный человек.
Мне стало ещё скучней, а точнее – горько. Заплакал младенец. Эля бросилась в детскую. Я поплёлся за ней. Она взяла ребёнка на руки, но тот не успокаивался. Расстегнув халат, сунула ему грудь. Малыш засопел. Опустив его в кроватку, продолжала стоять над ним. Про распахнутый халат забыла.
Не знаю, что меня дернуло – рухнул на колени и обхватил её ноги.
- Эленька, милая, люблю тебя, прости.
Недоговорив, заплакал. Она легонько дотронулась к моим волосам.
- Что ж ты опоздал родиться? Теперь ничего не получится, я старуха, – подняв меня с колен, осторожно высвободилась из объятий. – Пойдём допивать чай.
Повернувшись, направилась к двери, на ходу застёгивая халат. Её тон ясно говорил, взаимности не будет.
Зато начались литературные пиры. Говорили взахлёб, но не спорили. Элю часто удивляла моя трактовка героев. Да, жалко маленького чиновника из Гоголевской «Шинели», но окажись у него побольше власти – каких дров наломает! А полностью отдай – все по струнке станут ходить. Воцарится единообразие и единомыслие. Но самое главное – он начнёт мстить, и как! за своё прошлое унижение. Не понимала Эля и Великого Инквизитора из «Карамазовых». Естественно! Никогда не видела Библии. Притащил. С каким жаром на неё набросилась!
Платонический оазис затянуло песком с моим призывом в армию. Пустыня. Случайно встретил её уже шестидесятилетней вдовой. Сидели в той же комнате, и пили чай из тех же чашек. Больше никто Блока ей не читал. И тот урок – единственный. Спросил напрямую – желала ли она меня тогда? Непохожая на Элю старушка хитро улыбнулась.
- Мужчина должен быть настойчив.
Схватился за голову. Она расхохоталась.
В следующий свой приезд в живых её не застал. На кладбище показали могилку. С фотографии смотрела девушка из соловьиного сада.
К парку вела единственная дорога – извилистая, усыпанная жужелицей. Она упиралась в ржавые решётчатые ворота, обрамлённые высокой каменной аркой. Но висели они на ней, как кольчуга на дистрофике. Навсегда вросла в землю и полуоткрытая калитка. А саму арку штукатурили лет сто назад. Обветшалый фасад никого не смущал. Да здесь и не ходили. Бесчисленные тропинки давно протаранили забор, и если б не густой кустарник, не осталось бы ни дощечки.
Естественной границей парка служила речка. Заросшая камышом, с шаткими подгнившими мостиками, она петляла по оврагам и рощицам, невидимкой утекая в степь. И только в разливы блистала во всей красе, скрывая под зеркальным нарядом целое лягушачье царство.
За парком утопали в зелени ухоженные домики. Они тянулись хитроумными улочками до самого горизонта. Этот район мы, городские, называли собачьим ящиком. На ночь хозяева отпускали собак, и случайный прохожий, наткнувшись на такую свору, мог запросто сыграть в ящик. Объяснение придумал я, но как на самом деле возникло название, никто не знал.
От нашего двора до парка ходу всего ничего. За сараями – проулок, по нему – к речке, мостик. Перешёл и вот он – парк. Но парк – это не просто деревья, полянки, аллеи. Это наши деревья, наши полянки, наши аллеи!
Через много лет приведу сюда сына.
…Видишь поляну? Здесь гоняли в футбол. Два клёна – ворота… Ух ты, штырь до сих пор торчит! Пробили им мяч… О, тут деревья как выросли! Знаешь игру в «сапожника»? Да? Играли на этом месте. Пойдём, покажу белую шелковицу… Сладкая? А вот попробуй сливы. Самые сочные! Постой, куда девались райские яблочки?.. Что ж, и деревья умирают… Но почему разбита эстрада? И кинотеатр развалился… Какое запустение. Если пролезем через дыру в заборе, будет длинная, длинная улица. Вся в абрикосах. На ней меня убивали. За что? Потом расскажу. А за последними домами бескрайнее поле. С огромными стогами. Убегали с уроков и скатывались с них, как зимой с горки. Страшно!.. Хочешь пить? Идём, по дороге колонка… Да не бойся ты этих ос!
Волосатики вошли в парк. И я с ними.
Почувствовал ночную прохладу и дурманящие запахи. Совсем рядом плакал саксофон. Вдруг захотелось броситься к толстому тополю, обнять его и рыдать, рыдать, рыдать… Да что сегодня со мной? Какие-то нелепые броски во времени. Привиделся несуществующий сын. А я отец! Ха-ха.
Танцплощадка рассеяла туман. Ажурная ограда, ракушка-эстрада, нити огней. Вот она реальность! И музыка, и голоса, и лица. Ну, куда я мог улететь? Живу сейчас, сию секунду и вместе со всеми топаю к торговой палатке.
А их пруд пруди. И до потолка ящики с вином. Пей, не напьёшься.
Пили с горла, занюхивая рукавом. Ни стаканов, ни простых карамелек сроду сюда не завозили. Не чайная. Чуть сойдёшь с аллеи – там группка, там.
Трезвый на танцплощадке – чудо из чудес. Что ему делать? Покачиваться с плохо стоящей на ногах пигалицей? Или дышать чужим перегаром? А так – веселье через край! И пусть кто-нибудь попробует наступить на ногу.
Драки возникали часто. Но разрастаться им не давали дружинники. Тоже пьяные, они грубо хватали того, кто послабей и волокли за ограду. Удовольствие доставляло наблюдать за дракой мини-юбок. Их сразу брали в кольцо, подзадоривали, а те с визгом тягали друг друга за волосы.
Все знали всех. Но это не значит – были знакомы. У каждой группы своё место. Основная же граница – между городом и собачьим ящиком. Не проведённая мелом, нет – невидимая. Обе стороны всегда держались настороже и чуть что – стенка на стенку.
Отбросив пустые бутылки в траву, мы двинулись вдоль ограды. Обязательный променад. Чужие расступались, свои радостно приветствовали.
Здоровались размашисто, картинно, будто не виделись сто лет. Завершив круг, ждали удобного момента, чтобы перемахнуть через забор. Покупать билеты считали ниже своего достоинства. Лучше взять ещё бутылку. Кроме того, спортивный перелёт поднимал вес.
Прыгали по одному. Тут же смешивались с толпой. Если дружинники и замечали, не желали связываться. Выручка не их забота. А милиционер – один. И тот в кассе. Правда, иногда контролёр поднимала крик.
В этот раз, приземляясь, я слегка подвернул ногу. Прихрамывая, устремился к Галке. Оторвав её от подруг, повёл в медленном танце. Теперь не придраться.
Галка училась на токаря и проходила практику в нашем цехе. Девочка симпатичная, но простовата. Так получилось, что её станок и мой верстак находились рядом. Волей-неволей – переглядывались.
Завод был миром, о котором я раньше не подозревал. Ни экскурсии, ни дяди-шефы ни в малейшей степени его не раскрыли.
Как колотилось сердце, когда в первый рабочий день открывал пахнущий типографской краской новенький пропуск. Неужто на фотографии я?! Глазам не верил. Слесарь механосборочных работ, которому нет и шестнадцати. Правда, месяц ещё ходить в учениках, но что такое месяц! Не школьный плен, не парадная муштра. Идите к чёрту, я – рабочий!
Гордо прошёл через проходную. Сиреневая аллея! Мои любимые цветы. Наклонив гроздь, понюхал. Какой аромат! Да здравствует взрослая жизнь!
Механический цех встретил ровным гудением станков и резким запахом масел. Осмотрелся. Невысокий потолок. Загрязнённые окна. Земляной пол с вдавленными в него стружками. В лёгкой дымке убегающие вдаль станки. Принимай меня новый мир!
Сколько же в нём проживу? Год, два, три? Или вечность?
Дело освоил быстро. Зачищал напильником заусеницы, сверлил отверстия, нарезал резьбу. Это когда штурмовали план, а когда нет – точил со всеми лясы. Лясы – не просто разговоры, лясы – особое бытиё. И название ему – его величество Простой!
Нет во вселенной пространства, где бы так отдыхала душа. Исчезали заботы, отступали домашние хлопоты. Проявляй себя как хочешь. Но Простой – не обеденный перерыв, когда всё по графику: поел, покурил, поиграл в «козла». Простой – это сладость вкушения запретного плода.
Один из них – дар Диониса. Пить нельзя – пили. Благо, вино в буфете с утра. Разливали за шкафами. Нельзя же совсем наглеть. Мастер не совался. Не им заведено, не на нём и окончится. Правда, норму знали. Вдруг что-то срочное, ни допуски, ни посадки не пострадают. Наливали и мне. Как молодому, полстакана. Могли добавить. Но попробуй, откажись! Превыше всего уважение – хоть умри! А затем, разговоры. Да какие! Сократ бы умер от зависти. И ещё розыгрыши. Это на десерт.
Новеньким всучивали ведро и посылали в инструментальную кладовую за менструацией. Не обошли и меня. Услышав просьбу, застыл в раздумье. Ну и жаргон! Может подвох? Лица – серьёзней некуда. Решил отшутиться: «Зачем в кладовую, пройдусь по цеху, вон сколько женщин». Как?! Я знаю значение слова – менструация? Ну, академик! Авторитет вырос мгновенно.
Неудивительно. Интеллект сюда не заглядывал. Зато сведений – море. Но никогда, ни при каких условиях не прозвучал бы Блок. И зачем? Дело не требовало. Хотя с ним справлялись «на ура!». Не только с технологическими операциями – могли смастерить любую вещь. И мастерили.
Ни в одном магазине не купишь нож, который выточен из клапана. Сто лет не затупится. Я тоже сделал! А ещё открывалку для банок – крышки не портились. Подарил маме, но та в истерику – вор! Как смел вынести с завода? Что – открывалку? Другие, знаешь, что тащат? Я, конечно, не приветствую, но это неписаный закон – как добавка к зарплате. А у кого она высокая?
У нас, малолеток, вообще гроши. Но пашем – будь здоров! И стружку грузим, и двор метём, и дыры латаем в ночную смену, хотя это категорически запрещёно. А на какие станки нас ставят – металлолом! Но никто не ропщет. Выше законов – негласные правила. Дорогостоящую работу – семейным, передовиков – назначать, прогульщиков журить.
Нормировщик урезает, мастер приписывает. Гонят брак – его принимают. Все врут, все об этом знают и все молчат. Спорили только из-за премий. Тут всю правду-матку в глаза. Зато святая святых взятые обязательства. Состоять в бесчисленных обществах, выписывать нужные газеты, громко благодарить начальство, ну и, конечно, выполнять план. Иначе застрянешь в списках очередников. Ни телевизора тебе, ни холодильника.
Как ни странно, роднил всех мат. Ни один манифест не отдал должное этому лингвистическому кладезю мудрости. Прямо на глазах без всяких конституций уравнивались начальники и подчинённые, мужчины и женщины, взрослые и малолетки. Всего из трёх слов наворачивалась такая многоэтажная конструкция, которая превышала любой небоскрёб. И дело не в рекордах. Душа освобождалась от иносказаний, условностей, запретных тем. Разжимались тиски цивилизации, наступало первозданное царство свободы – прямота! Где как не на заводе услышишь обмен мнениями крутобёдрых ударниц.
Тётя Надя: «Степан вчера чисто взбесился. Так наеблась, аж ноги свести не могу». В ответ тётя Валя: «А мой чего-то поел, обосрался, не до ебли». И это во всеуслышанье. Гимн! А каков наш ветеран труженик Никифорович. Не шаляй-валяй. Привезёт ему распред Дуся детали, перевернёт тачку, а он её по заду – хлоп! «Опять ты меня, травушка-муравушка, не слушаешь. Встань раком посреди цеха и пусть тебя ебут в три хуя». Он прав. Никто кроме неё не мог бы претендовать на мировую корону в конкурсе мисс задница. Но Дуся что, обиделась? Нисколько! «Меня можно в пять хуёв ебать, но только не твоим!». Все грохнули. Ветеран в долгу не остался. «Чего ржёте? Можем померяться! А то возьму сейчас и всажу ей – задохнётся!». Дуся скрутила кукиш. «Ой, казак лихой! На вот тебе, выкуси!». Смехом всё и заканчивалось. Могли незаметно прицепить ей хвост из ветоши. Затем ходить следом и хохотать. Если заметит, только рукой махнёт. «Потешайтесь, потешайтесь».
У Дуси четверо детей и забулдыга муж. В цехе ей помогали. Выписывали материальную помощь и бесплатно давали лотерейные билеты. Однажды она выиграла мотоцикл. Обмывали целую неделю. Даже мастер пил не таясь. Такой повод! Меня не раз посылали гонцом – самый молодой. Шутя заспорили, влезет Дуся в коляску или нет? Начали припоминать размеры. Мнения разошлись. Побились об заклад на ящик. Я представил, как будут практически разрешать спор. Что, если застрянет? Но пришёл новый день и никто ничего не вспомнил.
Вот бы сюда родителей. Или Раису Петровну. Порассуждала бы она тогда о героях нашего времени. Но мне ничего не казалось чуждым. Отношения людей подкупали. Простые и лёгкие. Я и сам придумал приколы. Например, зазевавшемуся токарю напускали в станок дым обратной стороной папиросы. Тот метался в панике, не понимая, что горит. Ещё я гордился своими руками. Чёрными, замасленными. С восторгом сжимал рукоятку напильника, чувствуя, как крепнет ладонь.
Но вот кого у нас не любили, так это сачков. Слава богу, я им не был. А тут проведали о моём сочинительстве. Теперь чуть что – пиши стихи в стенгазету. И писал. В праздники – о передовиках, в будни – о пьяницах. Не видел разницы. Не в рифмах – в людях. И вдруг назначили капитаном команды КВН.
Клуб весёлых и находчивых шагнул с телеэкранов в народ. Руководство не могло не отреагировать. Все соревнуются, а мы? Каждый цех обязали выставить команду. В нашем, сделать это поручили мне. Молодой и стихи пишу. Но я взялся за дело серьёзно.
И приветствие, и домашнее задание приятно удивили жюри. А болельщики! В заводском клубе яблоку негде было упасть. Вдохновлённый поддержкой, не узнавал сам себя. Остроты рождались на лету. Рифмы плыли, как с конвейера. И вот мы в финале! С кузнечным цехом.
Получилось так, что противостояли друг другу я и Элеонора. Муж не мог не подключить её. Но я верил в победу. Покорю, потрясу, завоюю! Кого? Конечно, милую Элечку. Вдруг сама обовьёт руками.
Теперь мой рабочий день начинался с планёрки у начальника цеха. Первоочередной вопрос – как идёт подготовка к финалу? Стараемся. Красный уголок поступил в наше распоряжение. Участников игры освободили от работы. Репетируйте!
Галка тоже в команде. С ней разучили танец, убивающий наповал. Назвали – назад к обезьяне. Критиковали загнивающий Запад. А как же иначе? Только тогда танец имел право на существование.
Для поиска юмористических деталей зашёл на кузницу. Увидел – здесь не до юмора. Грохот, смрад, дым. В трёх шагах ничего не видно. Наверное, поэтому и отправляли раньше на пенсию, чтоб не умерли на рабочем месте.
Однако на сцене кузнецов не узнать. В полуфинале победили конструкторский отдел. Сенсация! Но всё дело в Эле. Теперь поединок между нами. Кто кого?
Последнюю неделю завод жил лишь КВН. Подходили незнакомые, расспрашивали, давали советы. А я нервничал. Вдруг не оправдаю надежды?
Сочувствие находил только во дворе. Почти все друзья уже работали. Последовав моему примеру, пацаны пошли на завод. И что удивительно, сразу изменились. И в поведении, и в разговорах.
Пропустив по стакану вина, мы бесцельно шатались по улице. Выделывались друг перед другом и ржали. Иногда залезали на крышу и резались в дурака. Но никто уже не вспоминал о футболе, велосипедах, казаках-разбойниках. Забыли о шахматных турнирах и теннисных баталиях. Стол сгнил, баскетбольный щит сломался, штаб зарос травой. Бывало, по настроению, набив карманы семечками, отправлялись на стадион болеть за местную футбольную команду. Но больше, чтоб посвистеть. По привычке поджигали тополиный пух, да подбивали ногой свинцушку с мехом.
Любили, встав на углу, громко обсуждать стучавшую каблучками-шпильками мини-юбку. Феля мог крикнуть – у вас упало и дымит! Меня это угнетало. И я снова, и снова спрашивал себя. Почему романтические парочки вызывают усмешку, а вальсирующие – хохот? Почему подарить цветы девушке – стыд и позор, а полюбить – лучше повеситься? Почему всё старомодное подлежит осмеянию, а проявление человечности – смертный грех? И вообще, кто внушил, что надо чураться собственных чувств? Отдавались душой только музыке. После танцев Феля выносил гитару, и мы ещё долго «рвали парус и каялись, каялись, каялись».
Событием стал первый во дворе магнитофон. Мой. Как только получил паспорт, взял в рассрочку – «Днепр». Последнюю модель! Всем двором поочерёдно несли коробку, словно китайскую вазу. Набившись в комнату, без умолку болтали в микрофон. Затем подыхали со смеху.
Я записывал музыку прямо с приёмника. Аккуратно заправлял ленту, настраивал волну и с трепетом нажимал две гладкие клавиши. Ах, какие концерты крутили на «голосах»! Одно плохо, быстро кончались кассеты, а в магазине не купить. Но слушал не только музыку. Разного рода передачи иногда потрясали. Чтоб не мешать родителям, смастерил наушники. Теперь засиживаясь допоздна, стал понимать, что «вражеские» голоса не совсем вражеские. Запал в душу «Котлован» Платонова. Наш заводской люд! Сколько лет прошло, а ничего не изменилось. При таком же, как в романе, упадке, такая же вера в светлое будущее.
Но кто они – чернь? И за что подлежат презрению? За детскую наивность, за невежество? Нет, не мог я их презирать. Ни тех в котловане, ни наших в цехе. Неприязнь возникала к ариаднам марковнам и загорулькам. Действовавшим в обход и живущим за счёт других. Поэтому границу проводил по вертикали. С одной стороны палач Каин, с другой – жертва Авель. Хоть они и братья. А когда в конкурсе капитанов при моём явном преимуществе объявили ничью, с ужасом подумал – победит дружба! Так и случилось. Жюри пело дифирамбы и тем и другим. И все были счастливы. Палачи и жертвы. Но больше всего меня огорчила Эля. Она и вправду считала результат справедливым.
Не стал спорить и вышел в душную ночь. Оказался на пустыре за клубом. После адского напряжения хотелось побыть одному. Присел на какой-то ящик среди грязной ветоши. Из головы не шла игра. Хоть убей, мы были лучше! Вдруг голос Эли:
- Расстроился?
Я обернулся.
- Как ты меня нашла?
- Захотела и нашла, – она присела. – Не переживай… мой славный, мой хороший.
Что это с ней? Почувствовал ладонь на щеке. И шёпот:
- Ты меня ещё любишь?
Во рту пересохло.
- Да.
- Как ты читал «Соловьиный сад», хочу ещё услышать.
- Но это долго…
- А начни со строк: «Чуждый край незнакомого счастья …»
С сильно бьющимся сердцем продолжил.
- «…мне открыли объятия те. И звенели, спадая, запястья. Громче, чем в моей нищей мечте…»
Эля подхватила:
«…И во мгле благовонной и знойной. Обвиваясь горячей рукой. Повторяет она беспокойно. Что с тобою, возлюбленный мой?».
Вдруг, не сдержавшись, обнял её и повалил на грязную ветошь. Эля улыбалась. Потеряв рассудок, стал срывать с неё одежду. Но попадались тряпки. Отбрасывал их и сходил с ума. Неожиданно вскрикнул и… проснулся.
Я лежал рядом с ящиком. Чёрт возьми, как можно было заснуть?! Видно, сказались бессонные ночи. Но какой был сон! Только сейчас почувствовал мокроту в брюках. Поднялся. Уставился в звёздное небо. Пора становиться мужчиной. Но Элей не овладеть. Зато вот Галка!
Теперь рабочий день начинал с поклона.
- Здравствуйте, принцесса.
- Здравствуй, – отвечала Галка и в глазах искорки.
После окончания училища её оставили в цехе.
Мы продолжали работать рядом. И всё, что она вытачивала, отдавала для слесарной обработки мне. Больше всего не любил вставки – детали, похожие на крышечки от пудрениц. Работа неблагодарная и стоит ноль-ноль копеек.
На сверлильном станке вращался абразивный цилиндрик. Взяв в руки вставку, начинал очищать от заусенцев дугообразную прорезь. Летели искры, отворачивался и вжик – проезжался по пальцам. Одно хорошо, вставок требовалось немного. Но тут аврал. Целая партия ушла в брак, а лишних заготовок нет. Отштампуют только к вечеру.
Первый раз летел в ночную на крыльях. Наконец останусь с Галкой наедине. До этого не получалось. Не заводить же роман, вести в парк и врать, что люблю. Всё должно произойти случайно. Но когда? Покоя с той душной ночи не находил. И вот! Быстрей бы закончить со вставками и в красный уголок. Ох, и зальюсь соловьём. Но заготовки не везли. Вдруг примчались из кузнечного – пресс сломался, когда отремонтируют, никто не знает – ждите. Вечно так! Настроение упало. Какой теперь красный уголок – в любой момент могут отвлечь. Стоп! Что если отправиться на крышу? На нашу! И одеяльце с чердака прихватить. Решено! А со вставками до утра разделаемся.
Взял Галку за руку.
- Не хочешь прогуляться?
Глазки загорелись.
- Хочу.
- Идти далеко.
- А всё равно делать нечего.
- Халатик снимай.
Галка бросила халат на станок и застыла в ожидании. С Богом! Когда вышли из цеха, сказал нараспев:
- Чувствуешь, какая ночь?
- Тёплая.
Обнял её за талию.
- Поведу в одно место, где я провёл лучшие годы.
- Да?
- Но оно не на заводе.
- А как возьмём пропуска?
Подмигнул.
- Пусть лежат себе в табельной.
- Но как же выйдем?
- За инструментальным корпусом есть дыра в заборе.
- И все знают?
- Не все.
В успехе почти не сомневался. А что? Полгода строила глазки, донельзя укоротила халат и не возмущалась, когда её кто-нибудь шлёпал по попе. Я и сам шутя обнимал. Однажды оттопырились штаны, она почувствовала, но не отстранилась.
Ночь действительно выдалась тёплая. Расстелив одеяло в заветной ложбине, сразу вспомнил Зину.
- Не боишься высоты?
- Боюсь.
- Тогда ложимся.
Мы уставились на звёзды.
- Красиво?
- Да.
- Галь, почти год знаю тебя, но всё не решусь сказать, – повернул к ней голову. – Ты мне очень нравишься.
Встретил взволнованный взгляд.
- И ты мне.
- Правда?
Еле слышно.
- Да.
Да она влюблена по уши! Что делать? Целовать!!!
Мы чуть не задохнулись. Языки сцепились, как псы и всё не желали отпускать друг друга. Расстегнул ей платье, сдвинул лифчик. Галка подскочила.
- Нет!
- Почему? – спросил тяжело дыша.
- Нет, – сказала тише, закрыв грудь руками.
- Я только хотел…
- Нет! – опять испуг.
- Да что с тобой?!
Галка чуть не плакала.
- Потом не остановишься.
- А что страшного? – потерял терпение.
- Я из-за этого поссорилась, – всхлипнула, – со своим бывшим парнем.
- Из-за чего, не понял?
- Каждый раз приходилось отбиваться.
Хотел бросить: «Ну и дура!». Сказал помягче:
- Зачем?
- Я сделаю это только с мужем.
- Почему тогда целовалась?
- Хочу замуж за тебя.
Меня словно ударило током.
- Нас не распишут, – ляпнул просто так.
- Распишут! – сказала убеждённо. – Если дадут согласие родители.
Даже об этом подумала! Но какая женитьба, разве мне надо это? Сидел растерянный. Неужели – всё? А что, если пообещать? Нет, нет, нет!
- Но мы действительно ещё молоды.
Галка ответила с азартом.
- Нет. И ты работаешь, и я! А жить будем у моей бабушки. У неё полдома пустые.
Говорил по инерции.
- Но я уйду в армию или поступлю в институт.
- Буду ждать тебя и нянчить ребёнка.
Ребёнка?! Кошмар! О чём она думает?!
- А жить на что, на твои копейки?
- Поможет завод, государство, – она сделала паузу. – И коммунизм скоро.
Чуть не рассмеялся. Но ответил серьёзно.
- Представь, тебе говорят – скоро наступит сказка, и всем дадут по волшебной палочке, поверишь?
- Но коммунизм – не сказка!
- Галь, сколько лет ты будешь ещё работать на своём допотопном станке?
- Не знаю.
- А точить вставки?
- Сколько?
Она действительно ждала ответа.
- До конца жизни! – я вскочил. – Застёгивайся и пошли!
По дороге ругал себя – скотина! Девочка любит тебя, а ты в ответ ни одного ласкового слова. Но может это даже лучше? Зачем врать ей, зачем тешить какой-то надеждой? Ведь о женитьбе и думать страшно. Вдруг всплыли заветные строчки из «Фауста». Что если прочитать вслух? Поймет, не поймёт? Вообще-то, она любила мои декламации. Я притормозил.
- Послушай Гёте. «Я проклинаю ложь без меры. И изворотливость без дна. С какою в тело, как в пещёру у нас душа заключена. Я проклинаю самомненье, которым ум наш обуян. И проклинаю мир явлений, обманчивых, как слой румян. И обольщенье семьянина. Детей, хозяйство и жену…»
Галка так глянула на меня, что пришлось замолчать. Всё, больше ни слова.
Когда вошли в цех, вставки лежали горой. Взревел токарный. Будто оправдываясь, закудахтал сверлильный. Вдруг внизу живота ударила боль. Такую испытывал лишь однажды, играя вратарём. Столкнулся с нападающим. Тогда чуть не потерял сознание. И сейчас завертелся на месте. Что происходит? Ах да, результат страстных поцелуев. Боль не проходила. Наоборот, стала сильней. Потёк градом пот. Но работать надо. Стиснув зубы, срезал и срезал заусеницы. Изранил все пальцы. А с Галкой остались друзьями.
Теперь, танцуя с ней медленный танец, решил сделать ещё один заход. Попытка не пытка. Краем глаза увидел, как через забор перелетает последний из наших – Вовка.
А на танцплощадке уже яблоку негде упасть. Суббота! Танец кончился. Оркестр заиграл быструю музыку. Я не отпустил Галку.
- Слушай, давай сбацаем наш - go to monkey!
- Как на КВНе?
- Да.
Мы завелись с пол-оборота. Такого танцплощадка ещё не видела! Столпились и городские, и собачий ящик, во главе со Стыцём. Нас взяли в кольцо. Заметил длинноволосую девушку. Лицо знакомо и не знакомо. Её взгляд добавил энергии.
Бросал партнёршу из стороны в сторону, кружил, вертел, протягивал между ног. Взметались штанины с красными клиньями, у Галки юбка. Оба кричим, визжим – орангутанг с шимпанзе!
Танец остановили дружинники. Подумали, кто-то дерётся. Но, растолкав толпу, увидели несусветное. Двое схватили меня, один Галку. Я резко дёрнулся. Дружинник послабее чуть не упал. Подскочил третий.
- А ну быстро на выход!
- За что?!
- Давай, давай!
Они потащили меня сквозь толпу.
- Ладно, сам пойду.
Не отпустили. У калитки не удержался и бросил контролёрше: «А контрамарку?» Дружинники дали пинка. Хилый крикнул:
- Чтоб больше тебя не видели!
Подтянув брюки, достал расчёску и причесался. На танцплощадке хохотали друзья. Они-то знали, что через пару минут я опять буду там. Наверное, знали и дружинники, но для них важен общий порядок.
Вдруг увидел длинноволосую девушку. Она шла прямо на меня. Кто же это? Опять, что ли, с обложки журнала? Но красавица!
Девушка подошла. Поздоровавшись, назвала моё имя. Совсем растерялся.
- Ты танцевал бесподобно!
В ответ буркнул.
- Благодарю.
- Меня, конечно, не узнал?
- Нет, – замер в ожидании.
- Я тоже тебя не узнала. Но когда спросила у девчонок, чуть не упала в обморок.
Да кто же она?! Никогда так неловко себя не чувствовал.
- Вспомни, с кем ты сбегал на край света?
- Леночка!!! – схватился за голову.
Забыл о танцплощадке, о Галке, о друзьях.
Мы обнялись. Внезапно мысль: что дальше?
- Прогуляемся? – выручила Лена.
- Конечно.
Направились к аллее.
- Жаль, у вас негде посидеть.
- Ну, рассказывай! – пришёл в себя. – Вернулась?
Услышал грустную историю. Умерла бабушка, Лена приехала её хоронить. Одна. Мама два года в инвалидной коляске. Отчим – в тюрьме. Изложив факты, стала рассказывать в подробностях. Жили во Владивостоке, куда их тогда привёз «капитан». Он плавал за границей. Хорошо зарабатывал. Затем перебрались в Таллинн. Квартира, дача, машина. Женщины без ума от мужчины, мужчина без ума от женщин. Идиллия! И вдруг «капитана» арестовали. Занимался контрабандой валюты. Продали всё, но адвокаты не спасли. Срок ужасный! На нервной почве маму разбил паралич.
Лена вздохнула.
- Ладно, всё в прошлом, – вдруг оживилась. – Привезла ликёр «Вана Таллинн», а распить не с кем. Пойдём ко мне.
Я опешил, ничего себе поворот! Но идти хотелось.
- Это куда?
- Здесь, за парком, дом бабушки – царство ей небесное.
- Значит, в собачий ящик, – вырвалось у меня.
- Почему?
- Провожать туда девушек городским опасно, – я улыбнулся.
- О, вестсайдская история!
- Точно! Ты читала про этот фильм?
- Я его видела.
- Неужели?! Он же американский, и у нас не шёл.
- Ты забыл, где я живу.
- Конечно.
Только сейчас почувствовал лёгкость. И сам себе позавидовал. Иду с такой девушкой! В гости! Пить лучший в мире ликёр! С ума сойти! Я с восторгом произнёс:
- Знаешь, мне кажется, мы с тобой не расставались, и всё идём на край света.
- Не так! – воскликнула Лена. – Меня унёс дракон, ты его убил и теперь наша свадьба!
Я запнулся. Шутит? А вдруг это опять сон? Ущипнул себя за ухо. Нет, не сплю. Но почему я всё понимаю превратно. Разве может между нами что-то быть? Ну, ходили в садик, ну сбежали на речку. Детство! Уедет на днях, и навсегда прощай. А жаль – какая была бы подруга! И дело не в красоте. В ней есть нечто такое, чего не было у Жёлтого мотылька, и нет даже у Эли.
Дошли быстро. Говорили о разной чепухе. Но у меня не выходила из головы фраза о свадьбе. Лена открыла замок.
- Нужно дом продать, а покупателей нет.
Не знал, что сказать. Вошли в комнату. Лена расстегнула дорожную сумку, достала красочную коробку конфет и таинственно извлекла заветную бутылку. Протянула мне.
- Открывай.
Долго рассматривал. Одно дело слышать про «Старый Таллинн», другое – пробовать. Вкус понравился. Лена налила ещё.
- Знаешь, я ведь ни с кем не хотела встречаться. Но о тебе помнила. Что меня потянуло на танцы – не знаю. Это какое-то чудо!
Она говорила сбивчиво, волнуясь, а я вдруг почувствовал, что дрожу. Лена вынула сигареты, протянула мне.
- Не курю.
- Да?
Сама закурила. Вдруг залпом выпила. Спохватилась, что одна. В сердцах махнула рукой.
- Извини, разволновалась.
Лена глубоко затянулась, выдохнула дым, затушила недокуренную сигарету и наполнила свою рюмку.
- Теперь выпьем вместе. За тебя, – она запнулась, желая ещё что-то сказать. – Нет, давай сначала выпьем.
Всё-таки прекрасный ликёр! А Лена поперхнулась.
- Не люблю его в чистом виде, добавляю в шампанское, – достала новую сигарету. – Плохо, что не куришь, – бросила назад в пачку. – Понимаешь, тот детский вечер под звёздами, как что-то вне жизни. Была такая маленькая, а всё помню. К чему я это?.. Хочу, чтоб и сегодняшний вечер запомнился. Останься ночевать.
Меня словно обдало кипятком. Но тут же охватил страх. Почему?.. Как-то всё легко получается. Нет, даже не это – голос Лены чужой, и в глазах пустота. Будто мраморная статуя.
Надо что-то сказать. Мысли путались. А Лена приняла моё молчание за согласие. Принесла свечу, зажгла. Подошла к выключателю.
- Я подарю тебе бесподобную ночь. Ещё там, в парке решила это.
Выключила свет и снова вышла.
Что ею движет? Детское воспоминание? Не мало ли? Но ведь нет у неё ко мне чувств. Да и откуда им взяться? А я? Желаю ли её?… Не представляю, как буду обнимать. Вот Элю или Галку – да! Что же делать?
Потянулся за сигаретами. Взял пачку, стал рассматривать. Никогда такой не видел. Попробовать закурить? Нет. Уставился на свечу. Но откуда во мне этот полоумный Гамлет? Ему дарят земное блаженство, а он раздумывает – брать или не брать?
Вошла Лена. Я обомлел. Волосы распущены, ажурное бельё – фантастика!
- Жаль, музыки нет, а то бы станцевала.
Вот опять, сказала так буднично, словно сходила за солью и не нашла. Да она хоть видит меня?!
Лена наполнила рюмки. Глянула на конфеты.
- Ты не съел ни одной? Очень вкусные.
Её волнует это? Съел – не съел? Тогда не пойму, чем мы собираемся заниматься? Любовью? Но где страсть, где затуманенный взор? Неужели только в романах? Неожиданно вырвалось:
- Леночка, может, перенесём на завтра? – и прикусил язык.
Она будто впервые меня увидела.
- На завтра? Почему?
Раз начал, пришлось договаривать.
- Не могу вот так, сразу. Дай хоть опомниться.
- Не переживай, глупенький, – она взяла мою руку. – Ты просто ляг, я всё сделаю сама.
Кошмар! Зачем ей это? Хочет отблагодарить за тот детский побег? Но это смешно. Лена приблизила лицо.
- Я лучше всех твоих подружек, ты сейчас поймёшь.
И опять слова убежали из-под стражи рассудка.
- Не могу я, как животное. Без чувств.
Лена отшатнулась и вдруг рассмеялась.
- Да ты святой! Завидую той женщине, которая станет твоей женой.
- Можешь не завидовать.
- Почему?
- В мои жизненные планы семья не вписывается.
Уверен в этом не был, но сказал очень убедительно. Лена посерьёзнела.
- А ты личность! – достала сигарету, закурила. – Вот не ожидала… Значит, только по любви?
Не мог понять, говорит она с сарказмом или нет? Но какая я личность? С Галкой ведь так не рассуждал. А Лену просто боюсь. Ведь такую ночь надо выстрадать. Обоим! Но шептал и другой голос – дурак, своими руками режешь синюю птицу, одумайся, ещё не поздно. Что же сказать вслух?
- Лен, ты красива, ты необычна, ты…, – я запнулся. Хотел крикнуть: «Лена, Леночка, я от тебя без ума! И влюбился ещё тогда, в садике». Но вырвалось совсем другое.
- У меня ощущение, будто тебя обязали.
Лена долго гасила сигарету.
- Понимаешь, эти похороны, – она вздохнула. – Нет, меня не обязали, я просто хотела забыться… И прости за откровенность, шла в парк именно за этим. Кто-нибудь да приклеился бы, – Лена подняла глаза. – Можешь плюнуть мне в лицо.
Она как-то неестественно повела рукой и задела свечу. Та полетела на пол. На лету погасла.
Когда у нас в доме выключали свет, были видны хоть какие-то очертания, здесь – непроглядный мрак. Сразу обострился слух. Далеко лаяли собаки. А в комнате коваными сапогами застучали ходики.
Лена, щёлкнув зажигалкой, нагнулась за свечой. Зажгла её и, накапав в блюдечко воск, укрепила.
- Ты обиделся?
- Нет, – хотя внутри так и жгло.
- Но поверь, я очень рада, что мы встретились, – Лена вдруг оживилась. – Постой, а как же там твоя подружка?
- У меня нет подружки.
- Нет?! А та, с которой танцевал?
- Работаем в одном цехе.
- Ты работаешь?!
- Ну.
- Думала, учишься в школе.
- Учусь в вечерней.
И только сейчас пошёл разговор, который должен был бы начаться ещё в парке. Лена теперь видела именно меня! Живо интересовалась мелочами. Рассказал и о Зинке, и о несостоявшейся шахматной карьере, и о недосягаемой Эле, и даже, не сдержавшись, о кобылицах. Их гибель Лену потрясла.
Рюмки стояли нетронутыми, и мы, наконец, выпили. Лена насильно сунула конфету. Разжевал.
- Вкусная.
- А знаешь, я проститутка.
Чуть не подавился. Конфета застряла в горле, и Лена бросилась колотить меня по спине.
Она ведь не шутит! Я кашлял, а в голове проносились вопросы. Как она этим занимается? Стоит на улице? С табличкой? А потом куда? Читал о проститутках у Геродота, слышал о европейских, но чтобы у нас?!
Неприязни к Лене не чувствовал. Наверное, Геродот воспитал. Я вытер слёзы.
- Каждый живёт, как ему хочется.
Лена посмотрела с удивлением.
- Ты это сказал из деликатности?
- Нет, совершенно искренне.
Видел, что не верит. Решил привести примеры.
- Знаменитый Перикл любил проститутку Аспазию. И не просто любил, а прилюдно плакал и молил за неё у строгих судей. На одной из пирамид есть надпись о выдающейся женщине, проститутке Родопис. А про Таис Афинскую слышала?
- Ты какой-то уникум! – она покачала головой и разлила последний ликёр. – Но обо мне пирамиды умалчивают.
Выпили. Лена поставила рюмку и стала рассказывать о себе.
Училась в художественном училище. В четырнадцать увлеклась известным художником-авангардистом. Стала его моделью. Да какой! А в мастерской постоянно богема. Художники, режиссёры, артисты. И все поклоняются прекрасной даме. Голова пошла кругом. Устоять невозможно. И главное, зачем? Проблемы с телом никакой. Мама – лучшая подружка. А отчим давал деньги, не считая. И вдруг всё полетело в тартарары. Ни «капитана», ни денег, ничего. Художник познакомил с одной женщиной. И юное существо стало сочетать приятное с полезным. Женщина не скупилась. Иностранцы в восторге. А маме было уже всё равно.
Лена закурила. Помолчав, добавила:
- Однажды среди бела дня в интуристе облава. Но в милицию меня не повезли. Завели в пустой номер и пустили по кругу.
Ужас! Никогда бы в это не поверил, если б не вспомнил садиста, который выдавливал зуб.
Лена дружески улыбнулась.
- Да не переживай ты так. Я ко всему отнеслась философски. Это жизнь.
Нет, такую жизнь я не представлял. И представлять не хотел. Но ведь это тоже человеческий мир! И никуда от него не деться.
Лена вдруг вскочила.
- Осталась бабушкина наливка! Выпьем?
Я пожал плечами.
- Можно.
- Есть и самогон.
- Нет, самогон – нет!
Лена вышла.
Зачем я согласился? Не хочу ведь больше пить. И дело даже не в этом – что дальше? Её рассказ обескуражил, а финал так просто убил. Когда теперь приду в себя? А завтра? Завтра встретимся? Как бы хотелось.
Вздохнул. Ну, почему моя душа такая влюбчивая? И такая неразборчивая? Абсолютно наплевать, что Лена проститутка. Вот говорил, не женюсь. На ней бы женился.
А Лена вошла одетая. Поставила на стол тёмную бутылку.
- Знаешь, о чём подумала. Помнишь, ты рассказывал о Колобке. Вот и я – катилась по жизни, катилась; пела песенки – и зайчикам, и волкам, и медведям. Наконец, поняла – лучше уже не будет, пора к Лисе на съедение.
- С чего ты взяла?
- Хоронила бабушку, и самой хотелось умереть.
Только сейчас проникся её трагедией. Идиот! И каких ещё чувств я хотел от неё? Вдруг увидел ту маленькую девочку, с огромными бантами, жизнерадостную, восхищённо смотрящую на звёзды.
- Леночка, всё будет хорошо. Ты такая умная, такая красивая, – понимал, что говорю дежурные слова, но других не находил.
- Ладно, выпьем, – Лена наполнила рюмки.
Если уходить, так прямо сейчас.
- Лен, давай оставим на завтра.