Токмак клуб "Киноман"
Юрий Манусов "Донпижон" (41-60)
- Давай сделаем так, никто не пострадает, если ты чистосердечно во всём признаешься.
Я молчал. Незнакомец заходил то с одной стороны, то с другой. И всё больше раздражался. Внезапно схватил меня за рубашку.
- Задушу, если не скажешь! – глаза его сверкали.
Удивительно, но страха не было. Незнакомец разжал мне рот.
- Какой зуб болит?
Я ткнул пальцем.
- Сейчас вылечим.
Он надавил на него. Полосонуло огнём, и тут же помутилось сознание. Незнакомец отдёрнул руку.
- Не врёшь, вижу, болит. Повторим лечение?
Я тупо уставился на него. Он, весь дрожа, крикнул:
- Даю десять минут. Вернусь, чтоб было написано! – у двери обернулся. – А нет, опять займёмся зубом.
Вскочить и бежать? Но мне самому хотелось продолжения. Всё казалось игрой. В тех же казаков-разбойников. Умру, но не сдамся!
Зуб вроде стал болеть меньше. Или показалось? Коснулся пальцем. На подушечке кровь. Вот гад! Какое он имел право вообще меня трогать?! Пусть только повторит, перекушу горло. Внутри всё кипело.
Схватив карандаш, крупно написал: фашист. И сразу успокоился. Вдруг пришла оригинальная мысль. Повозив пальцем по десне, поставил на бумаге кровавый отпечаток. Выглядело впечатляюще. Лучшей подписи не придумать. Всмотрелся в замысловатый рисунок – мой личный код!
Ну, разве человек не робот? Эти кости, жилы. Уставился на ладонь. Ковшик с отростками. Уродливо, зато как работает. Хвать, хвать, хвать.
Смешно, наверное, нашим создателям, когда люди берут кровь для анализа. Да в глазах всё написано! У меня, например, что я не хочу становиться предателем. Кому не ясно? Маме? Для неё я преступник и преступников покрываю.
Стало грустно. Тяжело вздохнув, скомкал лист и бросил в корзину. Незнакомца тоже можно понять, он на работе. Тут же открылась дверь.
- Зуб болит?
- Перестал.
- Ох, хитрец!
Он встал надо мной.
- Давай так, назовёшь хотя бы одного человека и пойдёшь домой.
Я не отвечал.
- Никто об этом не узнает, – незнакомец располагающе улыбнулся.
У меня вдруг вырвалось.
- Что вам сказал Паша?
- Какой Паша?
- Который дал схему приставки.
- А-а, – он сел. – Мы сами нашли у него.
- Но я на ней подписи не ставил.
- Хочешь начистоту?
- Да.
- В сараях был не только он с девочкой, так?
Я насторожился.
- В каких сараях?
- Ну, ты партизан, – он рассмеялся. – Пойми, за воровство можно спокойно отправить в колонию. И за приставку, кстати, тоже. Но я не жестокий, его голос добрел. – Понимаю, это детские шалости, и мне важно вас предостеречь от дальнейших подвигов. Твой друг всё понял.
Ага, значит, Паша поддался на агитацию.
- Но я честно никого не знаю.
- Верю! – вдруг сказал незнакомец. – И даю задание – узнать! Ведь если захотеть, это сделать можно? – он подмигнул.
- Не знаю.
- Ты обязан постараться. Иначе родители и штраф заплатят, и приёмника лишатся.
Внезапно понял, что одним словом могу закончить разговор.
- Я постараюсь.
- Вот молодец! Через неделю зайду к вам домой. И учти, на всякий случай захвачу с собой акт о конфискации приёмника.
Приёмник мама отстояла, но штраф заплатить пришлось. Меня поставили на учёт, хотя я пообещал ничего подобного больше не делать. А с Пашей разобрался сразу. Вину он не признал, и мы сцепились. Но пацаны нас разняли.
Паша умер раньше всех. Много пил. Оставив семью, ездил куда-то на заработки. Возвращался. Снова пропадал. Скончался от кровоизлияния в мозг. Как-то спросил его, любит ли он свою жену. Ответил двусмысленно: «Когда просыпаюсь утром и не пугаюсь её, то люблю».
Жертвовать можно! В последний раз просчитал умопомрачительную комбинацию и решил – будь что будет! С трудом сдерживая волнение, взял пешку конём. Быстро переключил часы и встал из-за стола. Ответный ход последует не скоро. Под множеством взглядов прошёл вдоль ленточки, отделявшей шахматистов от зрителей и направился в комнату отдыха.
Бей барабан, я сенсация турнира! Да какого! Личный чемпионат области среди школьников. Последний тур. Победа, и железное первое место. Надо бы радоваться, но в душе тревога и даже страх.
Стать победителем не рассчитывал. Предел мечтаний – попасть в пятёрку. Но сам себя недооценил. На свою беду недооценили и другие.
Мальчик из захолустья. И действительно мальчик. Кто даст пятнадцать? Но я не робел. Настроился и на высокомерные взгляды городских ботвинников, и на возможные досадные проигрыши, и даже, боже упаси, на последнее место. Что может быть хуже? Однако…
В миг померк этот торжественный зал со сверкающей люстрой, остановились часы с грозными флажками, в лицо расхохотались таблички с фамилиями участников, превратились в ничто шахматные фигуры.
Таня возникла после третьего тура в восторге от моей победы над прошлогодним чемпионом. Спросила про одиннадцатый ход. Молодчина! Именно он оказался решающим. Самоуверенный соперник поспешил, не углядев мою домашнюю заготовку. Правда, так играл ещё Капабланка.
Я потащил умненькое личико в очках к свободной доске и с удовольствием показал эту блестящую партию. Таня сообщила, что учится в шахматной школе и собирается стать, ни больше, ни меньше, чемпионкой мира. Станешь, сказал я без всякой иронии и побежал одеваться.
Скорее телеграмму родителям. Три очка из трёх! Да ещё победа над прошлогодним чемпионом.
Таня догнала на улице. И повела себя так, словно мы знакомы сто лет. Она, конечно, умничка, но далеко не Вита. Зато легко с ней. Болтай о чём угодно.
Моросил дождик. Таня предложила проехать две остановки на трамвае. Там молочное кафе. Я согласился – телеграмма подождёт.
Меня поразило таинство приготовления коктейля – миксер видел впервые. А Таня, легко проткнув розовую пену соломинкой, сказала, что кафе открылось недавно, такого оборудования пока нигде нет, и это её любимое место.
Расплатилась она. Мои деньги принять отказалась. Тогда я взял пирожное. Тратиться можно – нас кормили по талонам.
Вдруг почувствовал какую-то щекочущую радость. Я – в большом городе! В кафе! С девчонкой ровесницей! Пью коктейль! И нет уроков, школы, учителей. Никогда не взлетал так высоко в своих чувствах, как в этот пасмурный день в полупустом кафе. Разговор тёк, как текут в никуда облака.
Я рассказал про сто сортов мороженого. И про самое вкусное – с жареным миндалем. Ах, какое удовольствие слизывать эту волшебную прохладу с серебряной ложечки!
Молочный коктейль вернул в красочный мир детства. Да вот же он – за размытым от дождя стеклом! Перед Татьяной нарисовался зал с пальмами и фонтаном, мраморный столик с золотыми вазочками и счастливая бабушка с внуком, на котором всегда самый модный костюмчик.
Девочка не осталась в долгу. Поведала о любимых восточных сладостях, да таких, каких свет не видывал. А мама её, не просто мама, она заведующая городской торговлей!
Я спросил – что значит, заведующая? Таня вытаращила глаза. Это всё равно, что восседать на троне королевой!
Подумаешь, восточные сладости! Девочка побывала в «Артеке», в «Орлёнке» и даже на ёлке в Кремле. Учится в специальной школе. А какие учителя по музыке! И всё – мама. Правда, папа ещё выше, но он весь в работе.
Её тон мне не понравился, но я вида не подал. В отместку стал хвалиться своими успехами. Чемпион города по шахматам среди взрослых – слабо? Но не только фигуры умею передвигать. Победитель физико-математической олимпиады. Вратарь сборной школы по ручному мячу.
Показал распухший от недавнего неудачного приёма большой палец. Занимаюсь и гимнастикой, и лёгкой атлетикой. А этим летом после республиканского лагеря прибавился разряд по туризму. Но лагерь – разговор особый. И путёвка досталась случайно, не так, как Тане – на тарелочке. Маму послали в облоно с каким-то отчётом, и она оказалась в нужном месте в нужный час.
Вагон раскалился от июльской жары. Два месяца ни дождинки. Конец света! Такого солнцепёка не помнил ни один старожил.
Я открыл дверь в купе, когда поезд уже тронулся. Ох, и пекло! Повернули головы три кобылицы. Но это мягко сказано. Как потом установил, каждая выше меня на голову и в полтора раза шире в плечах. А телеса! Конечно, это не кустодиевские чаепоглотительницы, но именно таких вот гренадёрш увидеть и ожидал. С ума сойти, они ещё школьницы – перешли в одиннадцатый.
Дурдом начался с утра. Примчалась дежурившая в школе ботаничка и с вытаращенными глазами сообщила – звонила мама, достала путёвку в Закарпатье, поезд после обеда, и прямо сейчас нужно ехать в областной центр. Затем передала подробные инструкции, что взять и где встретиться.
Папа только плечами пожал. Брат позавидовал. А мне, честно говоря, никуда не хотелось. Вчера я и Вовка познакомились с двумя девочками. Одну, в чёрном платьице, сразу окрестил Чёрным мотыльком, она так напоминала Жёлтого. Сегодня вечером свидание. Но как отказаться от лагеря? Мама далеко и всё за меня решила.
В облоно двери настежь. Ходил мокрый взад-вперёд по коридору и, от нечего делать, рассматривал стенды. А мама, оформляя путёвку, договаривала с бухгалтером.
Оказывается, группа уехала вчера. Задержалось четверо подруг. Одну срочно отвезли в больницу с аппендицитом, другие ждали, пока той сделают операцию. Горящая путёвка досталась мне.
А вообще-то, девочек увозили, чтоб замять скандал. Подруги – волейболистки юношеской сборной, но одновременно и гарем их известного тренера. Это выплыло наружу, и начальство срочно приняло меры. Бухгалтер тарахтела без умолку, рассказывая маме всё новые подробности.
Теперь, входя в купе, я прекрасно знал, кто передо мной.
- О, это, кажись, к нам! – воскликнула веснушчатая. – Вместо Галки, что ли?
- Нет, сам по себе. Прошу любить и жаловать, – я представился.
- Так ты в лагерь? – спросила другая, с мясистым носом.
- Да. А вы? – прикинулся незнающим.
- И мы, – хихикнула первая.
Я бросил рюкзак на свободную полку. Третья кобылица смерила меня оценивающим взглядом.
- Слушай, малец, этот лагерь для старшеклассников.
Ладно, не взыщу.
- К вашему сведению, миледи, я окончил восемь классов.
- Восемь!? – три голоса в унисон.
- Восемь, восемь, – подтвердил жестом.
- О, заливает! – схватилась за голову веснушчатая.
Чего проще показать свидетельство, но решил поиграть. Почему бы ни сделать из кобылиц овечек? Им и неведомо, какие у меня козыри. С заносчивыми приходилось затевать игры. По-другому к себе не расположить.
- Я владею секретом молодости, в семьдесят буду выглядеть на двадцать.
Тон серьёзнейший, задача – сбить с толку и быстро втянуть в игру.
- Не верите?
Девочки смотрели на меня, как на придурка. Всё верно, первая петелька есть. А петелька за петелькой сплетётся тончайшая сеть, которая их и пленит.
Я сел. Из открытого окна потянуло ветерком. Снял шведку и промокнул лицо. Своего тела не стеснялся. Загорел. Заметно проступали мышцы. Как-никак подтягивался семнадцать раз.
Итак.
- Правильно делаете, что не верите. Этим секретом владел только Дориан Грей, – по глазам кобылиц понял, неведом им герой Оскара Уайльда. – Старел его портрет, а сам он оставался молодым, – сделал паузу. – Мой портрет охраняет в склепе старая ведьма, подруга моей бабушки. Она научила меня многим средневековым таинствам.
- Что за сказки! – перебила веснушчатая.
Я потянулся к её руке.
- Покажи ладонь, – и сам взял не ладонь, а ладонище.
Теперь место козырям. В облоно увидел спортивный стенд с именами и фотографиями моих соседушек. А на память я не жаловался.
- О, какое красивое имя – Олеся!
Лица всех троих вытянулись. Развиваю успех.
- Вам больше идёт спортивная форма, красавица, а не это куцее платье. Ещё вижу мяч – волейбольный.
Как ни в чём не бывало, поднял глаза. Олеся смотрела с недоверием. Не дал ей опомниться и выбросил главный козырь, с которым выигрывал не однажды.
- Назовите слово из семи букв. Первые шесть – согласные?
Мой вопрос не услышали. Олеся наклонилась вперёд.
- Ты знал обо мне?
- Всё написано на ладони.
- Что-то не верится.
- Я приехал из другого города перед самым отходом поезда, – окинул честнейшим взглядом всех троих. – О вас, девочки, понятия не имел, – быстро отпустил руку Олеси и перехватил у сидевшей рядом, с мясистым носом. Посмотрел на ладонь. – Ну что, Ульяна, знаешь слово с шестью согласными?
Та растерялась.
- Зачем?.. Какое слово?
- Из семи букв. Первые шесть – согласные, – твёрдо повторил я. – Кто назовёт, предскажу судьбу в мельчайших подробностях.
Кобылицы притихли. Вот теперь самое время показать свидетельство. Нехотя встал, достал из рюкзака зелёную книжицу и бросил на стол.
- Чтоб не подумали, будто вожу вас за нос.
Ульяна развернула свидетельство, и шестеро глаз уставились на мои сплошные пятёрки. Через секунду уже по-другому смотрели на меня. Я гордо бросил:
- Стареет только мой портрет.
Не думал, что так быстро заарканю их. Девочки стали искать заветное слово. Во, даю!
Теперь можно передохнуть. Разувшись, забрался на вторую полку. С наслаждением подставил лицо встречному потоку воздуха.
За окном проплывали поля с изнывавшей от жары кукурузой. Боже мой, неужели еду? Куда? Зачем? Хоть бы Вовка предупредил Чёрного мотылька. Жаль, какой вечер пропадёт. Ну, мама!
Глянул вниз. И на черта мне эти волейболистки? Были бы гимнастки!
Вошла проводница. Её предупредили – нас встретят во Львове. Отметив места, сказала, чтобы взяли постели. Обратил внимание на красную косынку. Вылитая мадонна Петрова-Водкина.
Кобылицы увлеклись поиском слова. Посыпались вопросы. Сделал уточнение. Это – глагол, в повелительном наклонении, очень известный, звучит воздушно-поэтически.
Тут же увидел их глаза. Ясно – девочки ни о каком наклонении слыхом не слыхивали. Пришлось выступить в роли педагога. Слушали внимательно, уж очень хотелось узнать свои судьбы.
Наконец сдались. Когда назвал слово – дикое ржанье.
Взбздни!
Вот теперь полный контакт.
Судьбу начал предсказывать с третьей – Ольги, самой симпатичной.
Да, фантазировать я умел. Рассказал, какой будет у неё муж, сколько родится детей. Добрался и до внуков. Подобную белиберду наплёл и другим.
Сделав паузу, произнёс заготовленную фразу:
- Знаете, что интересно? Каждая из вас привязана к одному и тому же взрослому мужчине.
Это было потрясением. Они глянули друг на друга и вдруг расхохотались. Ульяна вскочила.
- Всё, пора ужинать!
Девочки засуетились. Но прежде, чем накрыть стол, попросили меня сходить за постелями. Когда вернулся, увидел кобылиц в красивых трусиках и майках. Да, форма им к лицу. Спортсменки!
Ульяна защёлкнула дверь и достала сумку с продуктами. Запахло копчёным салом. Я не остался в долгу. Аппетитный аромат дополнился запахом маминых котлет. Девочки, переглянувшись, достали вино. Две бутылки белого крепкого.
Решил от спиртного не отказываться и произнёс тост в честь присутствующих дам. Закончил строками Блока. Дамы чуть не прослезились. А когда выпили, затарахтели наперебой. Им не давали покоя мои предсказания.
Вдруг Ольга заговорила о тренере. Кобылицы были от него без ума. Но год назад в команде появилась новенькая. По наивности решила, что единственная у тренера. Стала возноситься. Девочки открыли ей глаза. Слёзы, истерика. Ну и месть. Донесла. Официальные лица решили сор из избы не выносить. Родителям строптивой срочно дали квартиру, а тренера послали от греха подальше – куда-то обмениваться опытом. Насчёт опыта я тут же сострил и девочки, врубившись, захохотали.
Решил рассказать, как отомстила за измену мужа Медея. Во всей красе расписал историю её любви, жертвенной и счастливой, но распавшейся из-за принцессы-разлучницы. С трагической интонацией поведал о сожжении Медеей соперницы. Наконец, с комком в горле рассказал об убийстве ею собственных детей.
Девочек история потрясла. О древнегреческой мстительнице они слышали впервые. Вдохновлённый, не удержался от рассказа ещё об одной мстительнице – Федре. В финале предложил заинтересованным слушательницам самим догадаться, каким образом разгневанная мачеха отомстила своему юному пасынку, отказавшемуся разделить с ней ложе? На правильный ответ не рассчитывал и страшным голосом открыл тайну самого безумного женского коварства.
- Федра покончила с собой. Но оставила мужу записку, что его негодный сын надругался над ней. Отец в гневе направил на него табун лошадей.
Завершил рассказ высказыванием Екклесиаста.
- Горче смерти женщина. Сама она сеть. Сердце её силки, а руки оковы.
Девочки стали спорить. Но я, как щитом, прикрывался Геродотом. Примеры на все случаи жизни. Поведал о египетских жрицах, афинских гетерах, вавилонских блудницах. Развивая тему, обрисовал шабаш ведьм из «Фауста». Что и говорить, кобылицы были сражены.
Но зачем мне это? Почему каждый раз надо что-то кому-то доказывать? Пусть воспринимают меня, как хотят. Не стану ни лучше, ни хуже. Но нет, рвётся наружу неуправляемое Я. Победить! Покорить!
Девочки, пошептавшись, достали ещё две бутылки. Последние. Оставляли для лагеря. Но вот, не удержались. Себе попросил больше не наливать, и вообще незаметно ушёл от разговора.
Любил наблюдать со стороны. И анализировал. Почему говорят это? Поступают так? Следил за позой, мимикой, жестами. Потрясающий спектакль!
Солнце давно зашло за горизонт, но жара не спадала. Майки на девочках промокли и туго облепили грудь. Не было б меня, наверное, сняли. Стоп! Может помочь? Решил сразу в лоб.
- Есть интересный способ определения характера по форме груди. Снимайте майки!
Поразительно! Все трое тут же их стащили. Даже растерялся. Не груди – колокола! А Ульяне оказался бы мал и шлем Ильи Муромца. Внезапно очнулся. Что происходит? Три девицы у окна – и я. Вот судьба! Ещё вчера, попробуй, предскажи. Вероятности никакой, словно наверху постарались. Но ради чего? Развлекать кобылиц? Или, скорее, водить за нос. А, к чёрту – поиграем! Но в другом ключе. Олеся, снимая майку, бросила: «Свой малый». Малый? Что ж, получите свои характеры!
Все трое выходили стервами. А ещё я набрался наглости пощупать их соски. Ничего, стерпели. Думаю, им было даже приятно. Да и мне тоже.
Поезд остановился. Какие-то Конские Раздоры. Над одноэтажным зданием висела полная луна. Ульяна, прикрыв груди, выключила свет. Столик сразу стал серебряным. Где-то громко кричал пьяный. Девочки прильнули к стеклу. Их светящиеся силуэты походили на «Троицу», но очень странную – со спины.
Три фигуры на фоне окна несли в себе некий образ вечности. И сам вагон тоже. Он казался пространством вне времени. Там, за стеклом проносились миры. Один за другим. Рождались и тут же умирали. Вот есть какой-то, вот его нет. Есть – нет, есть – нет. Поезд тронется, и унесутся в небытие и этот забулдыга на перроне, и кривое дерево, и стрелочница с флажком, и весь забытый богом полустанок. Останется летящий лунный пейзаж.
Но отвернёшься от окна и сразу поймёшь, что и купе – странное, ускользающее пространство. Люди, словно призраки, являются из разных миров и, посудачив ни о чём, навсегда расходятся. По чьей же воле здесь я? Кручусь, верчусь, как заводная игрушка. Неужто не в силах сломать пружину? Как проверить? Выскочить из вагона и остаться с пьяным? Да здравствуют Конские Раздоры – вечное пристанище души! Но вдруг и это чьих-то рук дело? К чёрту! Внезапно обожгла сумасшедшая мысль. А что если… если испытать вершителей судеб?
Поезд всё не трогался. Видно ждал встречного. Кобылицы отлепились от окна и святость «Троицы» тут же улетучилась.
Я завёл разговор о переселении душ, рассказал о вере индийцев во множественность жизней. И закончил тихо брошенной фразой:
- Умею определять, кто сколько жизней прожил и кем был в каждой.
У девочек загорелись глаза – да ну! Слов нет, до чего наивны. Наклонив голову, печально произнёс:
- Но в нашей ситуации осуществить это невозможно.
- Почему? – спросила Ульяна.
- Обряд интимный и проводится в ночь полнолуния.
- Так вот же она – луна! – мне показалось, воскликнули сразу трое.
- Нет, нет, не просите! Дело не в луне, а в интимности.
Олеся подскочила.
- Неужели что-то страшное?
- Страшного – ничего, только запрещённое.
- Да не томи! – выпалила Ульяна.
- Неудобно как-то, – немного повздыхав, стал фантазировать. – Этот обряд появился в Индии пять тысяч лет назад. Женщина, желающая узнать свою судьбу, раздевается донага и подходит к сидящему в позе лотоса служителю храма. Расставив ноги, медленно опускается. Затем вводит в себя священный стержень.
- Какой стержень? – переспросила Ульяна.
- Ну, тот самый, – я развёл руками.
До девочек дошло, и они засмеялись.
- Продолжать? – сделал кислую мину.
- Конечно! – опять всё та же Ульяна.
Решил долго воду не мутить.
- Собственно и рассказывать больше нечего. Предсказатель концентрирует энергию в теле женщины, и через время ему начинают открываться её прошлые жизни.
Быстро встал и полез на полку. Пауза была недолгой.
- И ты такое можешь? – осторожно спросила Ульяна.
- Делал уже, – буркнул сверху.
- Кому?
- Какая разница, – я уставился в окно.
Раздался гудок. Поезд тронулся и стал набирать ход. Ульяна поднялась. Её груди заполнили всё пространство.
- Ты знаешь, я смелая, могу и попробовать.
Её слова обожгли огнём. Сердце вздрогнуло и заколотилось так, что, казалось, сломает грудную клетку. Опять вскочила Олеся.
- Ты с ума сошла!
Ульяна даже не обернулась. Наоборот, протянула руку и сдавила мне плечо.
- Слазь!
Почувствовал – задыхаюсь. Неужели сейчас произойдёт то, о чём и подумать страшно? Представлял и Виту, и Зину, и Ларису, да всех одноклассниц, но чтобы с такой, как Ульяна – в кошмарном сне не приснится! Вспомнилась Люся. Был ещё цыплёнком.
Слезал как можно медленней. Внезапно успокоился. Сам ведь на это шёл.
Рассеянный свет ночника вполне соответствовал атмосфере. Олеся, отступив, села рядом с Ольгой. А Ульяна продолжала сверлить меня глазами. Больше всего боялся оконфузиться – вот смеху-то будет.
Став к кобылицам спиной, снял штаны вместе с трусами. Свернув, бросил на полку. Напряжение не спало – наоборот. Смело повернулся к девочкам. Ну, бесстыдницы – сразу три взгляда на святая святых.
Сел на краешек полки. Чёрт возьми, ещё надо что-то рассказывать. Смогу ли?
Ульяна снимала трусы бегло и небрежно. Отбросив их, перенесла ногу через мои колени. Те предательски задрожали. Вот гады! Качнуло вагон, видно поезд пошёл на поворот. Ульяна взялась за верхнюю полку и стала приседать. В лицо упёрлась мясистая грудь, в нос ударил запах пота. Но я не в силах был отвернуться.
Неужели сейчас и произойдёт? Почувствовал её ладонь. Теперь дрожали не только колени – трясло всего. Ульяна медленно села. Не успела убрать руку, как из меня брызнуло. Никак не ожидал. Кобылица подскочила. Сгоряча залепила пощёчину. Вскочил и я. Увидел себя в зеркале.
Чудо-Юдо!
Не помнил, как очутился на полке. Накрывшись простыней, повернулся к стене. Ульяна извинилась, но я в ответ ни слова. В голове каша, внутри пустота. Привёл в чувство запах сигаретного дыма. Повернулся – девочки курили. Ульяна протянула пачку.
- Не бзди, не рожу.
Хотел сказать «не курю», вырвалось «не бздю». Кобылицы – за животы.
Кто знал, что все трое уже обречены. В лагере они уговорили пьяненького водителя свозить их за выпивкой. Выбрали короткий путь. Рухнул мостик над горной речушкой.
А что лагерь? Его затмила эта лунная ночь вне времени и пространства. И лишь запомнился новый танец чарльстон, который я лихо отплясывал с ещё живыми кобылицами.
Почему рассказал об этом Тане – не знаю. Она слушала внимательно, не перебивая, и после ещё долго молчала.
Через четыре дня мы снова сидели в кафе и горячо обсуждали моё сенсационное лидерство. Я всё считал победы случайными. Таня – наоборот, закономерными. Она скрупулёзно анализировала мои выигранные партии и восхищалась тонкими и глубоко продуманными ходами. Предсказывала мне чемпионство и, более того, большую шахматную карьеру. Всё хотела познакомить с мамой, но я почему-то стыдился и каждый раз находил отговорку. А через день Таня увидела меня, белого, как мел. Испуганно спросила, что случилось?
Мы шли по улице, и опять моросил дождь. С чего начать? И надо ли рассказывать? Всё казалось настолько невероятным, что исчезни земное притяжение, потрясение было бы меньшим.
А произошло вот что. Не успел соперник остановить часы, как рядом оказался секундант. Шепнул, что меня ждут в судейской. Обычно там полно народа, а тут сидел один-единственный человек. Видел его впервые. Он поздравил с очередной победой и сказал, что представляет спорткомитет. Расспросил о житье-бытье, с какого возраста играю, кто тренер, а затем вдруг заявил, что меня включат в сборную и пригласят на сборы. К тому же, за самую красивую партию наградят транзисторным приёмником. Вот это да! Он сделал паузу.
- Ну и за второе место вам полагается путёвка в «Артек».
Я улыбнулся.
- Откуда вы знаете, вдруг – первое?
Мужчина повертел головой и сказал, как бы в шутку:
- Понимаешь, молодец-хороший, первое – забронировано.
- Как это?!
- Всё просто, – голос стал серьёзным. – Победитель, ты знаешь, становится участником личного первенства республики, а у тебя для такого турнира опыта маловато.
Наверное, он прав.
- Но о республике я не думаю.
У мужчины на лице заиграла добрая улыбка.
- Уважаю твою скромность, молодец. И, надеюсь, договоримся.
- О чём?
- Ты не должен занять первого места!
Сказано было твёрдо. Только теперь дошло, к чему весь этот разговор. Получается, я специально должен кому-то проиграть. Ну, уж нет!
- Посылайте на республику кого угодно.
Мужчина встал и, прихрамывая, подошёл ко мне. По-отечески положил руку на плечо. От него сильно пахло табаком.
- Пойми, в «Положении» чётко говорится – приглашение получает только победитель областного турнира. А там проверяют строго.
Мне стало не по себе.
- Но я буду играть, как смогу.
- Конечно, играй, как сможешь, но не забывай о моих словах.
Внутри что-то надломилось. Да как может такое говорить взрослый человек? Мир просто обязан перевернуться. Потрясённый, не находил ответа. Бегом отсюда! На ходу вспоминал, кто может меня догнать. Только двое. Однако шансы их минимальны – мне осталось играть с аутсайдерами. Нет, первое место не уступлю. И чёрта с два откажусь от республики!
Татьяна выслушала, надула щёки и озабоченно запумпыкала. К разговору вернулась в кафе. Отпив коктейль, сказала:
- Попрошу маму узнать, какой вес у этого типа?
- Вес?!
- Ну, положение, связи.
- А что меняется?
- Всё, – из-под очков иронично смотрели умненькие глазки. – Если лёгкая фигура, можно не замечать, а – нет, часы придётся останавливать.
Таким тоном это хрупкое создание ещё не говорило.
- По-твоему, я должен специально кому-то проигрывать?
- Да, дружок. Главное, тебя заметили. И рано или поздно дадут ход. В противном случае…
Я схватил её за локоть.
- Ты серьёзно?!
- Повторяю, если только он или иже с ним имеют настоящий вес.
- Плевать на вес! Я спрашиваю, ты серьёзно предлагаешь сдаться на милость победителя?
- Иначе карьеры не сделаешь.
Её спокойный взгляд жёг сильней, чем взгляд Медузы Горгоны.
Но как можно продаться ради карьеры?! Стоит ли тогда жить? Взволнованный, высосал коктейль до дна. Что ей сказать? Нечего. Мы находимся в разных мирах. Понимает ли она это? В одном – моя пчёлка-трудяга бабушка, пахари родители, друзья бессребреники, распутная Зинка, божественный Жёлтый мотылёк. В другом… Если честно, про другой мир я знал мало, хотя его законы просты. Да и какие это законы? Так, два с половиной правила. Но именно они и приводили в ужас. Рушились понятия чести, справедливости, человеческого достоинства. А талант, вообще, сводился к нулю. Но что же сказать этой девочке? Вдруг выпалил:
- Вези к своей маме, будем знакомиться!
Как Татьяна загорелась. И обрадовалась ещё больше, когда я купил букет роз. Глядя на неё, думал – зачем это затеял? Но вёл какой-то азарт.
Таня остановила машину, и ехала всю дорогу сияющая.
Только я ступил за порог, разбежались глаза от книг. Стеклянные шкафы стояли по обе стороны огромного коридора и ещё – в отдельной комнате-библиотеке.
Хозяйка задерживалась. Таня поставила цветы в вазу и, брызнув в меня водой, куда-то исчезла. Я прилип к шкафу с альбомами. Иностранные, таких не видел ни в магазинах, ни в библиотеке. Цвета яркие, сочные. И даже запах особенный.
Однажды мне попался подобный альбом. Был поражён «Юдифью» Джорджоне и «Голубыми танцовщицами» Дега. После чёрно-белых репродукций, впервые так взволновал цвет. В «Юдифи» – красный, в «Танцовщицах» – голубой.
Сейчас рассматривал Босха. Что-то невообразимое! Прочитал – «Сад наслаждений».
Не заметил, как вошла Таня. Без очков, с распущенными волосами, в открытом вечернем платье. Подплыла, забрала альбом, поставила на полку. Взяв за руку, повела в гостиную. Усадила на диван и откинула крышку пианино. Босх не отпускал. Слушал нежные переливы, а перед глазами сонмище грешников. И среди них, пронзённый струнами арфы, бескровный мужчина.
Таня играла хорошо. Пальцы летали по клавишам, как маленькие птички. Поднявшись, встал у неё за спиной. Опустил глаза. В разрезе платья то открывалась, то закрывалась маленькая грудь. Таня словно дразнила меня. Вдруг откинула голову назад. Наши взгляды встретились.
А слабо её сейчас поцеловать? Будь что будет! Наклонившись, впился в губы. Она хотела вырваться, но я удержал её за острый подбородок. Когда отпустил, Таня подалась вперёд и заиграла быстро-быстро. Внезапно встала и убежала.
У меня заныло внутри. Зачем целовал, нет ведь к ней чувств. И в то же время подумал – чем не пара? Двое умненьких-разумненьких.
Прошёлся по комнате. Опять притянули взгляд книги. Да, сколько нечитано! И что ни писатель – отдельный мир. Причём, каждый читающий видит его по-своему. Но в школе почему-то это не приветствуют. Убеждался не раз. Последний пример – «Герой нашего времени».
Готовились к сочинению. Седенькая Раиса Петровна монотонно инструктировала:
- Задумайтесь над главными вопросами. Кто виноват в том, что задатки Печорина погибли? В связи с чем он стал нравственным калекой? – и словно боясь, что кто-то напишет неправильно, сама ответила. – Виновато общество, виноваты социальные условия, в которых жил и воспитывался герой. Это будет вашим выводом. И не забудьте отметить – подобный тип в нашей стране невозможен.
Здесь я не выдержал.
- Раиса Петровна, вас что-нибудь в романе потрясло?
Она смотрела искренне.
- Ну, эмоционально описана дуэль, скачка героя к Вере.
- А прощание Печорина с Максим Максимычем?
Учительница пожала плечами.
- Конечно, нехорошо он обошёлся со старым другом.
- Вы только это заметили?
- Я не пойму, ты ведь о потрясении спрашиваешь?
- Именно! И приведу самые трагические строки романа.
Раиса Петровна усмехнулась.
- Пожалуйста.
Разбуди меня ночью – процитирую без запинки. Перечитывал это место десятки раз.
- «Постой, постой! – закричал вдруг Максим Максимович, ухватясь за двери коляски, – совсем было забыл. У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрыч. Я их таскаю с собой, думал найти вас в Грузии, а вот где бог дал свидеться. Что мне с ними делать? – Что хотите! – ответил Печорин. – Прощайте…»
Хоть я и говорил взволнованно, но никакого эффекта не произвёл.
- Всё? – лишь спросила Раиса Петровна.
- Нет, не всё. Раз не зацепило, попробую объяснить.
- Что ж, попробуй.
- Бумаги Печорина – не просто бумаги. Это его дневник, его душа! Здесь и Мэри, и дуэль, и Вера. Короче, вся его жизнь, второе Я. И вот он, прощаясь, отказывается от самого себя. Причём, спокойно, без крика и слёз. Это высшая точка отчаяния. Всё давно выплакано, впереди пустота и смерть. Делайте с моей душой что хотите, как бы говорит Печорин Максиму Максимовичу, она мне уже ни к чему. И действительно, он вскоре умирает.
Я сделал паузу, чтобы отчётливо выразить давно выношенную мысль.
- Для Печорина жизнь бессмысленна сама по себе, независимо ни от каких социальных условий. И он – герой любого, в том числе и нашего времени!
Раиса Петровна покачала головой.
- В корне с тобой не согласна. Да и сам Лермонтов нигде такого не пишет.
- Ёще как пишет! Например, в письме к Лопухиной. Говорю почти дословно: «Страшно подумать, что настанет день, когда я умру. При этой мысли весь мир не что иное, как ком грязи».
- Если даже он так и писал, – в голосе Раисы Петровны появилось раздражение, – то запомни, мысли Лермонтова не всегда образец. В то время он ещё не мог иметь правильного мировоззрения.
Я взорвался.
- Наше правильное мировоззрение не стоит ни одной его мысли!
Слава богу, Раиса Петровна – женщина умная. Она сказала, что сегодня у нас не диспут, и давно пора приступать к сочинению.
Вернулась Таня. Снова в очках и в повседневном костюмчике.
- Ты меня неправильно понял.
Я пожал плечами. И как-то сами собой выплеснулись строки Лермонтова.
- Что страсти? Ведь рано иль поздно их сладкий недуг исчезнет при слове рассудка. И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка.
Я подошёл к шкафу и достал заветный томик.
- Скажи, если помнишь, Печорин был несчастным человеком?
Татьяна явно ожидала не этого. Но ответила твёрдо:
- Хорошо помню – несчастным.
Я сел на диван. Ей ничего не оставалось, как присесть рядом.
- Тебя так заинтересовал Печорин?
- Не столько он, сколько причина его несчастья. Ему не встретилась женщина, от которой он мог бы сойти с ума.
- А Мэри?
- Эта не та.
- А кто, по-твоему, та?
- Описать?
- Ну, опиши.
Я глянул, какой том у меня в руках – второй, а нужен четвёртый. Принёс. Быстро нашёл знакомое место и повёл пальцем.
« … то не было существо земное – то были краски и свет вместо форм и тела, тёплое дыхание вместо крови, мысль вместо чувства; то не был также пустой и ложный призрак… потому что в неясных чертах дышала страсть бурная и жадная, желание, грусть, любовь, страх, надежда, – то была одна из тех чудных красавиц, которых рисует нам молодое воображение, перед которым в волнении пламенных грёз стоим на коленях, и плачем, и молим, и радуемся бог знает чему, – одно из тех божественных созданий молодой души, когда она в избытке сил творит для себя новую природу, лучше и полнее той, к которой она прикована».
Татьяна в изумлении воскликнула:
- Что это за произведение? В первый раз слышу!
- «У графа В… был музыкальный вечер». Неоконченная вещь. Последняя, – я захлопнул книгу.
- Когда ты успеваешь читать?
- Было бы желание.
- А у меня всё время съедает музыка.
- Мне нравится, как ты играешь.
- Правда?
- Да, – я встал и поставил книгу на место. – И не разделяю музыку на класссическую и современную. Лишь бы заставляла чувствовать. Вот недавно появился ансамбль «Битлз», слышала?
- А как же! Мама даже пластинку достала.
- Что ты говоришь?! А я ловил только по приёмнику.
- Хочешь, поставлю?
- Ещё спрашиваешь!
Когда полилась нежная мелодия, Таня сама пригласила на танец. Её рука слегка дрожала, а глаза так и звали на поцелуй. Но нет, хватит экспериментов.
Чтоб не молчать, прочёл собственное стихотворение.
- Твоё? – спросила Таня.
- Что, такое плохое?
- Нет, просто ни на чьё не похоже.
Музыка кончилась. Сели на диван. Где же мама? Вдруг спохватился, не спросил имени-отчества. Оказалось звучным – Ариадна Марковна. Таня попросила ещё прочитать из своего. Выбрал стихотворение шуточное.
Не дочитав, услышал хохоток и хлопки. Её ладошки стучали друг о друга, как ровненькие досточки. Я и представил их себе. Стал разбирать смех.
А действительно, откуда пошло это битьё в ладоши? Кто-нибудь знает? Ведь действие само по себе дурацкое. Но люди почему-то повторяют из поколения в поколение. Бездумно, по-обезьяньи.
Меня часто поражали такие вот абсурдные мелочи. Например, всякие там крики – ура! Или торжественное несение палки с тряпкой. Подумать только, из-за куска материи, из-за «алых» и «белых» роз люди веками уничтожали друг друга. Хотя, конечно, причины глубже. И всё же – попробуйте представить, допустим, тех же червей, ползущих с портретами других червей. Не умрёте ли со смеху?
В прихожей стукнула дверь. Таня подскочила.
- Мама!
Как и ожидал, Ариадна Марковна оказалась женщиной эффектной. Почудилось, будто уже встречались. Даже больше – знакомы сто лет.
Поймал её внимательный взгляд, который тут же обернулся в улыбку.
- Ага, вот мы какие!
А когда она увидела цветы, прямо – ах, ах, ах! Сделала дочери замечание, почему не накрыт стол? Та с радостью исправила ошибку. Мне было легко – никому ничем не обязан. Язык сам пустился в пляс. Танцевал под дамского угодника. Па-комплимент мамаше, па-комплимент дочери, фигура за фигурой, реверанс за реверансом. И всё же не удержался, чтоб не наступить на больной мозоль.
Татьяна положила по одному ножу, хотя в сервизе был весь набор. Тогда я рассказал о ножах целую историю – почему их именно столько и какой для чего предназначен. Заведующая городской торговлей впервые пристально посмотрела на меня.
Я тут же заговорил о бабушке. О её аристократическом происхождении, учёбе в институте благородных девиц и тому подобное. Это было воспринято молча. А восторги вызвало скромное сообщение о её портновской деятельности на благо самых избранных и самых богатых семей дня сегодняшнего. Ах, какие возможности и связи!
Не дав женщинам опомниться, ударился в модные цвета и линии. Ни черта в них не разбирался, зато выезжал в другом. А знаете, откуда пошло слово «силуэт»? От имени французского министра восемнадцатого века, на которого нарисовали карикатуру в виде теневого профиля. Или, крепдешин? Это креп де Чин, шёлк китайский. Короче, обаял мамашу целиком и полностью.
Пришлось поразиться и мне. Когда Татьяна в сердцах поведала о представителе спорткомитета, Ариадна Марковна, любопытства ради, взялась за телефонную трубку. Звонила она, звонили ей, снова она, снова ей. На моих глазах протекала такая блистательная телефонная партия, с которой никакую вечнозелёную шахматную сравнить невозможно.
Выяснилось вот что. Представитель спорткомитета, некий Загорулько, фигура малозначительная. Но действует по заданию самого Нетрипыхайло, который хочет сделать подарок Михайло Семёновичу, человеку вообще из-за облачной выси. Чемпионом должен стать его внучатый племянник, Володенька, идущий сейчас на третьем месте.
Когда удовлетворённая телефонная гроссмейстерша в последний раз положила трубку, я не огорчился. Подумаешь, Михайло Семёнович! Да плевать я хотел и на него, и на его внучатого племянника.
Вдруг до слуха долетела сухая фраза мамаши:
- Этот Загорулько пойдёт на всё.
- Как на всё? – я вздрогнул.
- Выполнит все твои условия, – Ариадна Марковна улыбнулась. – Вот только что повесомей предложить? – внезапно её осенило. – Слушай, а не перевестись ли тебе сюда, в шахматную школу?
Какая уверенность в моей готовности на сделку. Но я не обиделся. Это вопрос из другого мира.
В азарте мамаша воскликнула:
- Давай, сама позвоню этому Загорулько!
Вот даже какую нить бросает современная Ариадна.
- А вдруг я случайно займу первое место?
- Случайно? – она растерялась. – Нет, этого делать не следует.
- Почему?
- По двум причинам. Первая – никогда не играть тебе здесь в серьёзные шахматы. Вторая – у Михайло Семёновича действительно большой юбилей, омрачать его не стоит.
Затем она сообщила, что Володенька его любимчик, а свои у него только внучки. Рассказала про его деятельность на благо общества, и заключила, что такие люди, как он, заслуживают любого подарка.
Таня кивала в такт маме, а та говорила, как учительница, которая объясняет третий закон Ньютона: сила действия равна силе противодействия. Больше всего меня поразило лицо Тани. Ни тени смущения!
Я не стал возражать, лишь глянул на часы и поднялся. Мне вызвали машину. Скромно поблагодарил.
Да, в этот дом я уже не вернусь. Спускаясь по лестнице, вспомнил строчки Вийона: «Глухой меня услышит и поймёт. И для меня полыни горче мёд. Но как узнать, где правда, где причуда? И сколько истин? Потерял им счёт. Я всеми принят, изгнан отовсюду».
До школы-интерната, где нас поселили, я не доехал. Захотелось прогуляться. Попросив водителя остановиться, вышел.
Дождь идти перестал, но дорога оставалась мокрой. Причудливо отражавшиеся в лужах фонари навели на мысль, что с таким же успехом мог бы брести по улице какой-нибудь далёкой планеты. Одинокий и чужой. Кому я нужен в этом незнакомом городе? Кто знает о моём существовании? Никто. А раз так, полная свобода! Куда хочу, туда иду. Грусть сменилась эйфорией – хоть взлетай!
Но глаза приземляли. Вот опрокинутая урна в луже, вот размокший окурок на асфальте, вот толстенный тополь с заросшими вырезами на коре, а вот облупившийся угол высотного здания с полустёртым инвентарным номером – 0101238. Зачем он?
С шумом промчалась машина. И опять безлюдье. Интересно, о чём думал пятнадцатилетний Данте, вот так же гуляя один? Мог ли мечтать о будущей «Божественной комедии»? Верил ли в себя? Жутко представить, вот идёт он – чирк, нет семисот лет. И уже иду я. Снова – чирк, пролетает ещё семьсот, идёт другой. И у того, в будущем, те же мысли и чувства.
Уверен, душа не меняется. Разве напугал Данте своим адом людей? Нисколько! Точно так же через тридцать-сорок лет будут править миром сегодняшние семиклассники. Однако не все, далеко не все. А именно те, которые так правильно говорят на комсомольских собраниях, но не верят даже себе. Им ничего не стоит ради собственной выгоды из белых фигур превратиться в чёрные – и наоборот. Нет у них никаких принципов, одни правила – как обыграть другого. Но самое страшное – они остаются двоечниками с пятёрками в дневнике, ничего по-настоящему не зная и не умея: загорульки, ариадны марковны, всякие божки нетрипыхайлы. Неужели так будет всегда?
Не заметил, как свернул в какой-то переулок. Тыльная сторона длинного здания. Широкая дверь приоткрыта.
Прислушался. Это же кинотеатр! Глянул на часы – девять минут десятого. По звуку понял, заканчивается журнал. Юркнул в темную щель. Когда глаза стали видеть, сел на ближнее сидение. Оглянулся. Зал полупустой. Затем уже не мог оторваться от экрана.
Вышел потрясённый. Отойдя в сторону, дал волю слезам. После побрёл к афише посмотреть название. Прочитал размытую дождём надпись: «Они бродили по дорогам». И внизу маленькими буквами – режиссёр Федерико Феллини. Надо запомнить это имя – гений. Но как совпала мелодия трубы Джельсомины с моим состоянием!
Теперь брёл вообще наугад. И вдруг понял, чего хочу, и чего мне так не хватает. Безумной внеземной любви! Как хочется взять за руку свою божественную избранницу и идти с ней, целуясь и смеясь, до конца млечного пути. И отступят тогда грусть и тоска, и не появится ни одной мрачной мысли, и наступит, наконец, вечное счастье.
Снова выступили слёзы, но теперь радости. И появилась твёрдая уверенность, что любовь сбудется. И не только она. Сбудусь я сам. Стану великим. И обязательно потрясу мир.
На землю вернул запах мусорного ящика. Куда меня занесло? Из ящика выпрыгнула кошка. Вот беззаботное существо, полная гармония с миром. И мысли глупые не мучают. Зачем ей величие? И тем более – безумная любовь? Каждый кот – её. И наплевать кошке – глупец он или красавец. Но может, я и не прав.
Взгляд упал на грязную ободранную половинку шахматной доски. Это знак? Чем же всё кончится? В трёх последних турах надо набрать два очка, и я недосягаем. Умру, но возьму!
В эту ночь так и не заснул. Ворочаясь с боку на бок, рисовал дуэль с Загорулько, спорил с Ариадной Марковной, но больше всего корил себя за фальшивый концерт, устроенный для Тани.
За партию сел разбитый, с головной болью. Ничья! Обидно – белыми. На следующий день история повторилась. Соперник избрал ничейный вариант и любое обострение игнорировал. А Володенька обе партии выиграл. И отставал теперь на пол-очка. Интересно, делёж первого места устроит Загорулько? Вряд ли.
Два дня он не являлся, но сегодня вырос, словно из-под земли. Да ещё с незнакомым мужчиной. Они провели меня в комнату авиамоделистов. Хотел отказаться, но потом подумал – быть принципиальным, не значит, обязательно быть дураком. И с Таней переглядывался. Но после тура незаметно исчезал.
Загорулько плотно прикрыл дверь.
- Ну, здравствуй, молодец-хороший.
- Здравствуйте.
- Я узнавал насчёт шахматной школы, перевод возможен.
Смотри, оказывается, мамаша позвонила! Не буду её подводить.
- Вы гарантируете?
- Если сегодня проиграешь.
Про себя усмехнулся – чёрта с два! Но ответил уклончиво:
- Как получится.
Заговорил незнакомый мужчина.
- Знаешь, получиться может и так – вдруг схватит аппендицит. А я сам был свидетелем, когда операция заканчивалась неудачно.
В такое поверить не мог, поэтому не испугался. К тому же, утром отвёз сумку на автовокзал и сдал в камеру хранения. Как только выиграю, мигом через служебный выход и на автобус. Пока опомнятся, буду в дороге. Не считал, что сбегаю с поля боя, действую по их же правилам. И на республику поеду!
Загорулько принял моё молчание за согласие.
- Значит, договорились.
- Договорились, аппендицит исключён.
- Ну, умник, ты далеко пойдёшь.
Незнакомый мужчина подтолкнул к двери.
- Иди, играй и думай.
И я думал. Не знаю, кто и как настраивал моего соперника, но пока он не сделал ни одного просчёта. И вот жертва! Разгадает ли мою комбинацию? Стоит ему взять коня и победа у меня в кармане.
Я прошёлся вдоль столов. Заметил, Володенька партию закончил. Ежу понятно – как. Подскочил счастливый Загорулько. Тихо шепнул:
- Ну, ты уж совсем явно отдаёшь фигуру.
Идиот! Он не видит моей комбинации. Вдруг обожгло, а если просчитался? Быстро вернулся к столику и ещё раз проверил все варианты. Нет, жертва проходит. Поймал взгляд Тани. Она дружески улыбнулась. В этот момент соперник взял коня. Ура! Жертва принята! Ответил молниеносно. И тут же обомлел. Сделал не тот ход, он должен быть следующим. Да разве можно так ошибаться?! Прошиб холодный пот. Это катастрофа. Чтоб не сгореть со стыда, остановил часы и пожал сопернику руку.
В автобусе думал о чём угодно, только не о проигрыше. Внезапно принял решение – уйду на завод! Хоть волосы отращу. И ширина брюк не будет зависеть от директорского произвола.