Токмак В.Н. Ахрамеев "Рекою жизни" Книга 2
Глава 19

XIX

16 декабря 1965 года рано утром прибыл в Токмак и приступил к работе, поднимать «неподъемный завод».

Первым моим желанием было познакомиться с городом. Вызвал шофера и попросил показать мне город и его достопримечательности.

Достопримечательностью оказался кинотеатр в бывшей церкви, кое-как восстановленный после разрушения в борьбе с религией. Затрапезный клуб завода им. Кирова. Несколько восстановленных после войны 4-х этажных домов по главной улице Революционной, и 3-х и 5-тиэтажный новых хрущевок. Непролазная грязь по всем городским улицам, кроме узкой проезжей части улицы Революционной, выложенной гранитным нетесаным булыжником. Примитивный рынок с торговыми рядами, над которыми частично нависают деревянные навесы, крытые рубероидом. Не лучшая картина ожидала меня и на заводе. Отсутствие дорог с твердым покрытием. Грузовые автомобили с трудом ползают по грязи до самых рам. Внутризаводской транспорт в основном – это лошадиные упряжки по брюхо в грязи. Нет ни одного теплого туалета, даже в заводоуправлении. Единственная столовая на 100 посадочных мест, обед в которой длится с 11 часов до 15-ти. Баня на несколько сосков, в которой могли помыться, выстояв очередь, только рабочие чугунолитейного цеха. Цехи забиты оборудованием. Между станками может протиснуться человек со стройной фигурой модели. Асфальтные полы в механических цехах, смешанные с маслом и эмульсией, представляли сплошное грязевое месиво. Все детали валяются на грязном полу. Рабочие в замусоленной одежде приходят на работу и возвращаются в ней домой. Цветная, чугунная и стальная стружка тоже в грязи между станками.

Много я видел заводов в Харькове, Ленинграде, Латвии, на Урале, Тюмени, Днепропетровской, Запорожской, Кировоградской областях, но такая картина впервые предстала перед моими глазами. Везде груды металла и копошащиеся среди них чумазые люди. В испытательном цехе, как в настоящей кочегарке: копоть, дым, страшный гул от десятков одновременно работающих, не изолированных от человека дизелей, – настоящий ад. Почти ежедневно возникали пожары из-за замыкания кабелей, залитых водой с маслом в подвале, к которым мотористы уже привыкли и тушили, как правило, своими силами без вызова пожарных машин. В цехах страшный холод.

Я не мог осознать, как в этом хаосе можно изготовлять высокой точности технику, от которой требуется устойчивая, надежная работа в экстремальных условиях морской стихии, сурового климата севера и жарких тропиков. Все это, очевидно, достигалось квалификацией рабочих и мастеров, пониманием высочайшей ответственности, привитой с первых шагов становления завода, педантизмом хозяев – немцев-колонистов Фукса и Клейнера.

Когда я отвлекался от кошмара, который пришлось увидеть через двадцать лет после прокатившейся по стране войны, моему удивлению не было предела. Такое безропотно мог терпеть только наш народ, ждущий в неведомом будущем светлую жизнь при коммунизме.

После подробного ознакомления с заводом, городом, людьми, безропотно переносящими тяжелейшие жизненные невзгоды, мне хотелось помочь им облегчить условия. Смогу ли я помочь этим людям вырваться из тьмы на новый жизненный горизонт? Правильно ли я поступил, что согласился вырвать коллектив от охвативших его невзгод и беспросветной тьмы? Может, мне надо было оставаться в благополучном мегаполисе с его успешно работающей промышленностью?

Ведь я не Данко, у которого во имя спасения людей «его сердце вскипело от негодования, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял над головой.

Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни. – Идем! – крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям».

Я не вырвал из груди пылающего сердца, но я пожертвовал своим благополучием и семьи. А если я не сумею одолеть «тьму», окутавшую завод, дающий людям блага жизни? Тогда исчезнет перспектива моя и семьи. Разве сын виноват, что он не сможет получить то, что получил бы в современном, культурном цивилизованном городе? Нет, сдаваться нельзя! Надо зажечь в сердцах людей уверенность в себе, заставить поверить в свои силы, убедить, что только их любовь к жизни, труду смогут победить трудности, полюбить свой завод и город и гордиться ними. Надо взбодрить коллектив, вселить веру в способность творить, созидать новую, красивую, радостную жизнь и сделать ее не хуже чем в крупном городе. Дерзание, талант и творческий труд способны одержать любую победу над сложившимися временными трудностями и невзгодами.

Большая тяга к производству, дерзания молодости победили ожидавшие неимоверные сложности в предстоящей работе. Меня не пугала жизнь в маленьком неблагоустроенном городе. Не смогли остановить сильные возражения жены, и никакие жизненные трудности. Я с раннего детства пережил их столько, что предстоящие не шли ни в какое сравнение с голодомором, войной, оккупацией и тяжелым физическим трудом.

Главный вопрос, который для себя всегда считал самым сложным – найти общий язык с коллективом. Если мы поймем друг друга, тогда в самых сложных ситуациях будем помогать друг другу, дополнять опытом, знаниями и творческим трудом. Если этого не будет, тогда ни семь пядей во лбу, ни какое наивысшее образование, ни сам господь бог не помогут.

Прежде чем приступить к работе, серьезно переговорил с Иваном Силантьевичем Могилевским. Его освободили с работы, не дав доработать до пенсии два с небольшим месяца. Между нами была достигнута договоренность, что Могилевский будет заканчивать год без моего вмешательства в какую-либо деятельность.

В первых числах января Ивану Силантьевичу нужно будет лечь на профилактическое лечение в ЛСУ и пролежать там до пенсии. За это время я попытаюсь оформить все документы, необходимые для получения персональной республиканской пенсии. В процессе болезни нельзя будет оформлять акт приема-передачи завода.

Таким образом, Иван Силантьевич официально проработал в должности директора до пенсионного возраста и ушел персональным пенсионером республики Украина. Очень сложная ситуация для меня сложилась с жильем. Ни единой свободной квартиры у завода и города не было. Из-за отсутствия средств заводом жилье не строилось. Правда, секретарь парткома Н. В. Кондратьев предложил мне вселиться в директорский дом. Ему был задан вопрос: «А как осуществить такое вселение? Там ведь живет бывший директор с семьей?»

Он, не задумываясь, сказал: «Так он же потерял право на это жилье!» Я ему ответил: «Нет, дорогой Николай Васильевич, такой вариант не годится. Прошло то время, когда людей выбрасывали на улицу без предоставления жилья. Откровенно говоря, мне директорский дом не нужен. Я лучше поселюсь в любой многоквартирный дом, где живут работники завода. Надо искать такую квартиру».

Поиски квартиры длились девять месяцев, и мне пришлось ютиться в городской, если можно это здание так назвать, гостинице без элементарных удобств. Из-за постоянного отсутствия воды не работал туалет. Душевой в природе не было. Поскольку в ней было очень мало мест, коридор постоянно на ночь заставлялся раскладушками, и поздно ночью пройти в свой крохотный номер в темноте можно было, спотыкаясь, а иногда и падая на спящего жильца. Такие жилищные условия способствовали моему быстрому ознакомлению с заводом. По сути дела пришлось работать круглые сутки, отводя на сон три-четыре часа. Благо было чем заняться: литейные, термический, сборочный и испытательный цехи работали в трех- и четырехсменном режиме.

После беседы с И.С. Могилевским попросил собрать большое совещание 4-хугольников всех подразделений завода – руководителей, парторгов, профоргов и секретарей комсомольских организаций. Уже более подробно представился и заявил: «Уважаемые руководители цехов и отделов! До конца года остается работать меньше чем полмесяца. До 1-го января я не хочу вмешиваться в деятельность завода. Иван Силантьевич вместе с вами будет заканчивать год. Мое некомпетентное вмешательство сейчас может нанести только вред заводу. За это время я постараюсь побывать во всех цехах и отделах, поближе познакомиться с вами, выслушать предложения и пожелания по улучшению дел. Это даст возможность мне правильно оценить ситуацию, чтобы с первого января грамотно построить нашу работу на выполнение годового государственного плана. Прошу вас продумать вопросы, которыми озадачите меня и вклад каждого коллектива в их решение. Продолжайте работать. Прошу меня правильно понять, указания Ивана Силантьевича для вас – мои указания. Он для вас остается директором завода. Вы вместе с ним будете нести ответственность за судьбу плана этого года».